В фокусе внимания XII Ежегодной конференции «Форума Доноров», прошедшей 24 октября в Москве, была региональная благотворительность. Столичные и региональные эксперты собрались, чтобы обсудить ее особенности и перспективы.

Волонтеры борются с последствиями наводнения на Дальнем Востоке. Фото с сайта http://soc.fom.ru

Собираясь на конференцию, я попытались сформулировать, как я представляю особенности региональной благотворительности. Ее специфика виделась мне в том, что она очень разнообразна — отличается и от столичной, и от своих же соседей. В разных регионах разная картина: где-то есть промышленные градообразующие монстры, закрывающие бюджетные дыры корпоративными программами КСО, где-то сложившиеся удачные альянсы НКО, власти и бизнеса, позволяющие даже корректировать местное законодательство в сторону поддержки благотворителей, где-то – доминирование управленческой роли госструктур в определении сферы приложения усилий, и т.п.

От конференции я ждала конкретики – где что и как происходит, и типологии. Надежда моя подкреплялась тем, что заявлены были сразу несколько масштабных исследовательских проектов.

Что, где, как?

С нетерпением ждала я представления результатов исследования «Благотворительность в Российских регионах», сделанного Социологической Мастерской Игоря Задорина. «Вот сейчас-то я обо всем и узнаю», — надеялась я.

Однако, чуда, увы, не случилось. Вместо ожидаемой ясности все еще более запуталось.

Игорь предварил доклад несколькими оговорками, обозначив, например, неопределенность объекта и предмета исследования (нет ни точных данных о составе и количестве субъектов благотворительной деятельности в регионах, ни заданных представлений о наборе характеристик, которые бы с достаточной точностью описывали благотворительную деятельность в регионах). Он также подчеркнул ограниченность ресурсов, и недостаточность информации: «Предположительно весомая часть благотворительной деятельности находится вне публичной сферы, что делает невозможным получение формализованных (например, статистических) данных о состоянии благотворительности в регионе», — сказал он.

«Ну, ясен перец. Потому исследование и инициируется, чтобы, наконец, определить предмет и объект и существенно увечить объем информации»,  — подумала я в ответ, и с еще большим нетерпением стала ждать представления результатов.

Но вместо прояснения картины появилось описание ситуации в категориях, представлявшихся мне довольно сомнительными. Наиболее загадочной показался «потенциал благотворительной активности», основанный на анализе условий, определявшимися исследователями исходя из набора характеристик регионов, цитирую: «которые могут быть взяты из открытых источников и которые гипотетически могут отличать один регион от другого».

Показатели реального «развития благотворительной активности» в регионе, основанные на данных экспертных интервью на таком фоне показались кристально ясными и предельно верифицируемыми характеристиками.

Представленная далее сложная кластеризация регионов была мною воспринята с благоговейным, почти мистическим, трепетом – настолько сложная и большая работа чувствовалась за этой моделью. Среди восьми выделенных в итоге кластеров были такие как «Сильные регионы с отстающим социальным потенциалом, но с повышенным качеством жизни», «Экономические середняки с отстающими институтами и качеством жизни», «Сильные регионы со средним качеством жизни» и другие. «Ну ладно, — подумала я, кляня свои мыслительные способности, — вот будет конкретика, тогда я все, наконец, пойму».

Но когда в одном кластере оказались, например, Пензенская область, РСО Алания и Еврейская АО («Слабые регионы по всем показателям»), или Республика Алтай и Республика Дагестан («Аутсайдеры»), я обнаружила, что что-то внутри меня начинает усиленно сопротивляться такой классификации. Возможно, это смутное неоформленное чувство, основанное на опыте, и подробные выводы и интерпретация исследования его развеют, — тем более что Игорь Задорин подчеркнул, что представляются всего лишь предварительные результаты. Буду очень ждать результатов окончательных.

Региональный активизм

Второе исследование, привлекающее мое внимание, касалось регионального добровольчества. Елена Петренко, представляющая ФОМ, сразу же покорила меня, рассказав, что при выявлении предмета исследования авторы предпочли использовать не определения, а самоназвания респондентов. «Волонтерами» называли себя те, кто вовлечен в деятельность институционально оформленных общественных организаций, их доля составила всего 3% населения. «Активисты» же – самоназвание тех, чья активность существует вне СОНКО (движения одного требования, разного рода объединения и инициативы по месту жительства, практики помогающего поведения за пределами ближнего круга и т.п.). Их доля, соответственно, 37%.

Но представленная региональная картина опять ввела меня в замешательство. Удивили выводы о географии активизма: Ямало-Ненецкий автономный округ оказался на первом месте. Среди чемпионов также: Брянская и Костромская области, Республика Марий Эл, Тамбовская область и Хабаровский край. На 7-м месте – республика Дагестан. Город Москва же – на 26-м.

Что касается волонтерства, картина такая: на первом месте Республика Бурятия, далее — Республика Мордовия, Архангельская, Магаданская и Тверская области, Еврейский Автономный округ и Камчатский край. Город Москва – на 29 месте. По странной случайности, в передовых, с точки зрения ФОМа, регионах, расположено и большинство российских мест заключения. Совпадение?

И неужели в Ямало-Ненецком автономном округе происходят бурлящие процессы, о которых мы совсем ничего не знаем в нашей суетной Москве? Тогда срочно хочется узнать: какие именно. Может быть, пора направлять туда десант, чтобы выяснять ситуацию и перенимать передовой опыт? Надеюсь, на эти вопросы исследователи в дальнейшем тоже нам всем ответят.

Прозрачность фондов местных сообществ

Еще одно исследование, которое было представлено на конференции, честно говоря, не казалось мне настолько интригующим, как предыдущие. Фонды местных сообществ – это, пожалуй, единственное, что нам достоверно известно о региональной благотворительности. Получился подробный рассказ о том, чем фонды занимаются, чему отдают приоритеты, как они это делают и т.п.

Меня заинтересовало то, что 94% ФМС в своих грантовых конкурсах поддерживают инициативные группы, в то время как НКО и муниципальные учреждения — 65% ФМС. «Так вот, кто развивает местный активизм!», — подумала я.

И еще одна вещь показалась весьма любопытной: то, что задачи ФМС меняются. «Сейчас фонды начинают действовать как институты развития местной филантропии. Оказание услуг бизнесу перестает быть их основной функцией», — подчеркнула Лариса Аврорина, руководителя программы развития ФМС CAF Россия.

То есть, получается, что эти региональные образования, кроме организации взаимодействия различных групп сообществ, действуют как треггеры идеологии благотворительности и как ресурсные центры. «Интересно, наверно, было бы посмотреть данные двух предыдущих исследований по территориям присутствия и активной работы ФМС, — подумала я. – Может быть зашкаливающий активизм в Ямало-Ненецком АО связан с какой-то особенной работой местных ФМС, если они там, конечно, есть?» Но это задача для еще одного исследования…

В сухом остатке

К сожалению, для меня региональная благотворительность по-прежнему осталась Терра инкогнита. Кроме тех региональных инициатив, которые уже и так были мне известны, ничего существенно нового узнать не удалось. Буду ждать интерпретаций сделанных исследований и исследований новых.

В заключение расскажу историю, которая случилась на одной социологической конференции. Среди прочих, с докладом выступал академик, назову его Б., считавшийся отцом-основателем советской социологии. Он представил гигантский доклад с огромным количеством цифр и графиков. Но, видимо, смысл доклада ускользнул от присутствующих и они наперебой стали спрашивать академика: «Так что же значат приводимые вами цифры?». На что тот, благодушно улыбаясь, сказал: «А Бог его знает». Тогда интересующиеся обратились к присутствовавшему там же Юрию Леваде. Он отвечал так: «Трудно быть Богом».