Недавно опубликованный «Форумом доноров» проект «Стандарт информационной открытости НКО» своей целью обозначил «доверие». Логика предлагается простая и чёткая: чем НКО прозрачней, чем яснее их деятельность, тем сильнее им доверяют люди, видя, что тут всё честно и для общей пользы.

Владимир Берхин, президент благотворительного фонда «Предание»

Мне этот подход показался вполне уязвимым для критики, но уже после публикации материала на «Милосердии», мне пришёл в голову довольно очевидный вопрос: «А что вообще такое «доверие» для людей, к которым мы обращаемся?» Когда мы говорим, что хотим «создать доверие», то не исключено, что наше представление о нём отличается от представления наших адресатов.

Потому что даже на недавней конференции «Форума Доноров» получилось немного смешно, когда один спикер говорил — «Доверие рождается из твёрдого соблюдения чётких правил, одинаковых для всех», а следующий отвечал, что доверие возникает там, где налажены неформальные контакты и правила не абсолютны.

И самым логичным шагом мне показалось выяснить, кому наши адресаты — россияне — доверяют сейчас, и с кого, соответственно, надо брать пример взыскующим доверия.

Так вот, по опросам Левада-Центра лидеры доверия в обществе выглядят так:

А если вы вдруг не доверяете «Левада-Центру», потому что он признан «организацией, исполняющей функции иностранного агента», то вот данные другой службы — ВЦИОМ. Согласно им, наибольшим доверием пользуются опять-таки Армия и Церковь.

Но разве Президент, Армия, спецслужбы и Церковь — информационно прозрачны? Скорее наоборот, они немыслимы без массы военных, государственных, служебных и прочих тайн, а финансовая политика единственной в списке некоммерческой негосударственной организации — Церкви — плохо выглядит даже с точки зрения современных традиций благотворительного фандрайзинга.

А доверие к ним обеспечено не открытостью, а прямо противоположными механизмами, описанными ещё классиком в «Легенде о Великом Инквизиторе» — преклонением людей перед Чудом, Тайной и Авторитетом. И потому попытки заслужить доверие общества, раскрывая свои уставные документы, публикуя описания проектов и отчёты по ним, рассказывая о своих доходах и расходах, заранее во многом обречены на провал: доверие в России формируется не на основании знания, а совершенно иными путями. И это кончится не завтра.

Даже на бытовом уровне словоупотребления «Вася доверяет Маше» означает, что Вася НЕ приставляет к Маше слежку, НЕ читает её переписку, НЕ требует подробных отчётов, что Маша делает, с кем, как и когда. И Маша добивается этого не тем, чем напоказ протоколирует каждый свой шаг и каждый потраченный рубль, а совершенно иными путями, не имеющими к информационной открытости никакого отношения. Маша может быть ослепительно красива, бесконечно приветлива, уметь говорить проникновенные речи, может обладать моральным авторитетом или историей, которые исключают недоверие, иметь пользующегося доверием поручителя и так далее. Нарочитая же открытость, демонстрация «смотрите, какие мы честные», напоминает поведение условно осуждённого преступника с его необходимостью регулярно отмечаться у сотрудников надзирающих органов и выглядит скорее подозрительно.

Это не значит, что стандарт открытости не нужен. Нужен, даже очень, и мы будем стараться ему соответствовать. Но это значит, что для доверия общества нужно нечто иное.

Российское «доверие» самой этимологией слова восходит к «вере», причем, по всей видимости, вере религиозной, к вере в непроверяемое, той самой, которая есть «уверенность в невидимом и осуществление ожидаемого» у апостола Павла. Оно добывается скорее красотой сюжетов, масштабом свершений и правильной мифологией, совпадающей с ценностям в головах российского обывателя. Тем самым осуществлением ожидаемого: народ ждёт от армии, что она будет бить врага, и она бьёт врага. Не зря замечено, что в России любят тиранов: не потому, что людям нравится жестокость, а потому, что начальник должен быть суров, это соответствует высшему порядку вещей, как его представляют в нашей патерналистской стране. Для установления доверия важны иррациональные факторы — например, участие знаковых фигур или причастность к какой-нибудь важной для аудитории борьбе, а не «понятность».

Вспомните, как добиваются «электорального успеха» политические силы — кооптируют к себе фигуристов, атлетов, актёров, жонглёров и учёных. Не суть важно сейчас, как это отражается на качестве работы властных структур, важно, что это срабатывает: люди голосуют за ту партию, которую способны узнать в лицо, а не ту, чья программа наиболее продумана и чей бюджет наиболее прозрачен.

Для избирателя все партии, как и все фонды, примерно одинаковы, и «доверие» к ним создаётся не собственно деятельностью или рассказами о деятельности, а мимикрией под некие явления, которым обыватель уже доверяет.

«Доверять» в российском сознании можно человеку или тому, что имеет некоторые человеческие черты. Доверять можно тому, кто такой же, как я, кто обладает схожими ценностями, кто похож по стилю, кому доверять приятно, ибо доверие — это переживание своего рода единства. А во всех смыслах чужому доверять трудно, будь он сто раз прозрачен. Сколь бы ни был Обломов аморфен и неэффективен, Штольц всё равно на его фоне кажется слегка роботом — а разве можно доверять роботу? И потому одной только открытостью не решить проблему доверия.

Когда-то генеральный секретарь Коммунистической Партии Советского Союза Юрий Андропов грустно заметил: «Мы не знаем общества, в котором живём». До известной степени это верно и для сообщества НКО — мы не очень хорошо понимаем россиян. Именно поэтому практически нет успешных кейсов работы в самой «народной» социальной сети «Одноклассники», и поэтому у нас сложно идут региональные проекты, и чем региональнее, тем сложнее. Всего двое деятелей благотворительного сектора смогли стать подлинно «народными героями», и случилось это не благодаря прозрачному бюджету. Чулпан Хаматовой и Доктору Лизе поверили, потому что им было невозможно не поверить, хотя у «Подари Жизнь» подробные детальные отчёты, а у «Справедливой помощи» — прямо наоборот.