Вот и случилось то, чего я так всегда боялся: в России на самом высоком уровне появилась блатная, фактически олигархическая благотворительность.

Такая благотворительность часто случается в небольших городах и регионах, когда жена губернатора или местного бизнесмена-банкира принимает решение открыть благой фонд. После этого работа других фондов и НКО часто затрудняется, потому что появляется «надфонд», фонд над всеми ними, который забирает себе весь административный ресурс, а часто и финансовый. Такой фонд становится, по сути, распределительным, и НКО, годами работавшие в общественном секторе, вынуждены идти туда на поклон, потому что «надфонд» становится основным регулятором отношений с властью, бизнесом и СМИ.

Это жутко, когда появляется блатной фонд. Когда фонд, только вчера возникший на общественном горизонте, не имея ни репутации, ни достижений, сразу вступает в близкие («банные») отношения с государством, — по сути, главным заказчиком по оказанию помощи социальным группам. Такие фонды имеют другую историю развития. Им не надо годами пахать в социальных полях, можно сразу увешивать баннерами пол-России, тем самым показывая, что в стране рулят блатные знакомства, а не эффективность, опыт, знания и много чего еще. Что многое делается не путем переговоров и сотрудничества, а простым телефонным звонком. Раз и готово.

Меня сразу насторожило не только название фонда, отсылающее нас сразу на самую верхушку государства, но и активная социальная реклама, по своим масштабам доселе невиданная. Причем реклама, не имеющая отношение к благотворительности как таковой, потому что она продвигает не социальную тему, или тренд, она продвигает конкретных людей, чьи лица находятся на этих самых баннерах. Все это, естественно, не повышает доверие к общественным организациям. Возможно, руководители фонда намерено пошли этим путем, чтобы показать несостоятельность многих других НКО, не имеющих возможность так пиарить себя, даже не проекты, а просто себя. Наличие блатных контактов в высших эшелонах власти приводит к сращиванию власти с НКО, а затем — вообще подмену понятия, чем и как должна заниматься НКО. И как должны выстраиваться эти отношения, какова их основа – профессионализм, партнерство, умение быть друг другу полезными и т.д.

Но, с другой стороны, появление «надфонда» — прекрасный повод поговорить о том, каким образом формируется образ НКО, какими способами, каковы критерии оценки. Как мерить эффективность работы НКО: в зависимости ли от собранных средств, коих в России навалом, или от активной социальной рекламы, наличия большого количества добровольцев, опытных крабов-собирателей фандрайзеров. Что есть эффективность? И каково восприятие НКО в СМИ, обществе, государстве. Важный ли это компонент, или наоборот, не столь важный. Необходимо ли позиционирование, прозрачность, уважение к работе других фондов и общественных движений.

Естественно, появление в общественном поле игрока, попирающего всякие понятия о работе благотворительного фонда, также показывает и слабую консолидацию НКО, которые не могут выдать хотя бы общего мычания, потому что каждый сидит в своей рекреации. И оттуда дует губы. Но это надувание губ никто не видит и не слышит. С одной стороны, появление подобного фонда произведет саморотацию уже похожих организация, которые крайне близки по сути своей работы к этому фонду. Возможно, заставит задуматься многих над тем, как не навредить в своей работе ошибками, очерченными новым недоблаготворетельным движением. С другой стороны, появляется возможность, площадка, для дискуссии о работе НКО как системы. А за обсуждением недалеко и до изменений. Дай Бог, чтобы они происходили, потому изменения необходимы, чтобы не было стагнации. Чего всем нам и желаю.