«Система ПНИ бесчеловечна, люди там бесправны и живут, как при крепостном праве», — об этом уже давно говорят эксперты. По данным министерства труда за 2019 год, всего в российских ПНИ живут более 156 тысяч человек, 70% из них лишены дееспособности.

В последнее время о проблеме ПНИ говорят все активнее. 24 июня на Совете по правам человека главы московского Центра паллиативной помощи Нюты Федермессер представила доклад, который имел огромный резонанс. На Совете Федермессер заявила, что система ПНИ — это современный ГУЛАГ и попросила ускорить принятие закона о распределенной опеке над пациентами ПНИ, который уже три года не может пройти второе чтение. 

Об этом же попросил на последней «Прямой линии» с Владимиром Путиным актер и соучредитель благотворительного фонда «Я есть» Егор Бероев. Егор Бероев сказал: «Мы занимаемся людьми с ментальными особенностями, синдром Дауна, аутизмом, другими чудесными особенностями. Я хочу вам сказать относительно ПНИ, психоневрологических интернатов. Руководитель такого учреждения является одновременно и заказчиком, и поставщиком, и единственным гарантом оказываемых услуг. Это прямой конфликт интересов». Бероев заметил, что эта система «пронизана коррупцией»: «В Петрозаводске в 2017 году вы дали поручение реформировать эту систему, но чиновники на местах абсолютно саботируют ваши указания, и вся наша надежда сейчас в отношении принятия Закона о распределенной опеке. Вы прекрасно знаете об этом законе. И Правительство РФ, и Дума уже два года пытаются добиться принятия этого закона. Сейчас закон тормозится на уровне ГПУ Администрации президента. Нам непонятны мотивы этого ведомства в данной ситуации. И вся наша надежда связана с вами и с сегодняшним днем.

Я вас уверяю, закон о распределенной опеке нужен обществу. Потому что, сколько я работаю, восемь лет, и мои коллеги, я объехал по всей стране эти учреждения, я знаю, что они живут в тюрьмах.

Это люди, которые лишены абсолютно радостей жизни, которые есть у нас с вами. У них общее нижнее белье, общие зубные щетки, они не могут выходить на улицу. Нам нужно решать это. Это нужно обществу. Они нужны нам больше, чем мы им».

В материале «Филантропа» юристы и психологи  рассказали, как люди становятся жертвами системы и попадают в ПНИ, оказываясь почти без шанса на возвращение к нормальной жизни. 

Доклад Нюты Федермессер.

«Людей не лечат, а ссылают в интернаты»

Когда московские психиатрические больницы перепрофилировали в интернаты, им понадобилась заполняемость, рассказывает Мария Сиснева, организатор общественного движения «Волонтеры ПНИ» и одна из самых активных борцов с интернатной системой.

«На фоне объявленной реформы ПНИ увеличение количества интернатов вызывает недоумение, — говорит Сиснева. — Нужно социальное сопровождение пациентов, надомное обслуживание и так далее, не отправлять же их на улицу. Но система заботится не об этом». По словам Марии, к моменту начала так называемой реформы в московской психиатрии в столичных больницах скопились психически больные, утратившие социальные связи. Чаще всего это были брошенные родными бабушки и дедушки, которые уже там жили годами. Или люди, которые уже утратили прописку, имущество и так далее.

«С ними надо было что-то делать, да и не дело это — жить в больнице, — добавляет Сиснева. — Например, в 15-й больнице было огромное отделение, во 2-й больнице, и в других больницах были целые отделения социально заброшенных людей. Понятно, что их надо было переводить в интернаты, не было другого выхода.

Но у нас в стране нет реабилитационных центров – а значит, сейчас и молодых психически больных тоже отправляют в интернаты, никто не занимается их реабилитацией.

Еще одна часть больных, которых больницы хотят отправлять в интернаты — хронически больные, которые часто госпитализируются. Сейчас, похоже, в 14-й больнице сделали «отстойник» для лишаемых дееспособности больных, их там много».

По словам экспертов, врачи фактически «сливают» своих пациентов в интернаты. В итоге, по словам Сисневой, люди стали бояться третьей госпитализации, потому что если она происходит, например, в течение года, то человек — кандидат в ПНИ. «Врачи говорят, что это уже не медицинская, а социальная проблема, что такому больному нужна помощь. Ну а если человек был плохо пролечен? Или не хочет принимать лекарства? — говорит Мария Сиснева. Значит, это вина врачей, проблема медиков! Больному надо подобрать лекарства, сделать все, чтобы его вылечить. А не ссылать в интернаты». 

«В интернатах плохо все»: Мария Беркович об альтернативе ПНИ

«Это уже безумие в промышленных масштабах»

«Ситуация с уже массовыми отправками людей в ПНИ — это одна из тех историй, когда под флагом благих намерений совершаются безумства, — добавляет юрист Юрий Ершов, ведущий дела  пациентов психиатрических больниц, насильно лишаемых дееспособности. — А сейчас это уже безумие в промышленных масштабах. Причем люди в этом не нуждаются. Да, у них есть проблемы, но я же с ними общаюсь, и эти люди – в норме, они сами себя обслуживают, социализированы, живут самостоятельно и отдельно.  Вообще, категория дееспособности призвана защитить человека от себя самого, если ему нужна помощь, например, чтобы он не растратил имущество, не поменял квартиру на велосипед, не совершил что-то с собой.

Это форма заботы и опеки, а она превращается в закабаление людей. ПНИ сейчас – нечто среднее между крепостным правом и рабством».

По словам Ершова, закон позволяет психиатрической больнице инициировать дело о признании человека недееспособным. «Это нонсенс, это же прежде всего дело семьи», — уверен юрист. Семья же при этом может пытаться бороться, но во многих случаях семьям не дают никакой информации, обманывают, дезинформируют. А потом оказывается, что решение уже вынесено и его трудно обжаловать. «Это простроенный бизнес-процесс, и явно наблюдается  сотрудничество разных органов, — добавляет Ершов. — Суды, которые дают добро на признание людей недееспособными — прежде всего Нагатитский суд, психбольницы 1 и ее филиал- номер 14, прокуратура, которая не усматривает в этих ситуациях никакого криминала. На местах это еще и участковые, жилищные службы…».

Дом, в котором: как устроен первый в России дом — альтернатива ПНИ

Кому это выгодно?

Многие говорят, что подобные случаи – это попытки оправдать перепрофилирование больниц в интернаты.

«А я думаю, что есть более простое объяснение. Например, были неприватизированные квартиры, которые в результате отправки человека в интернат отошли городу. Или были приватизированные, а человек одинокий, и управляющим жильем теперь является опекун — интернат. Выгода», — говорит Мария Сиснева.

«По распоряжению вице-премьера Татьяны Голиковой, курирующей социальный блок в правительстве, должны проверить все интернаты для того, чтобы выявить там людей, которые не должны там находиться. А на деле происходит ровно наоборот. Выявляют не тех, кто способен жить самостоятельно, а наоборот, тех, кого можно признать недееспособными, — говорит журналист Роза Цветкова, член попечительского совета одного из московских ПНИ. – Выгода интернатов понятна. Допустим, в ПНИ живет 1000 человек. Из них 800 недееспособные. У каждого пенсия в Москве как минимум 15 тысяч рублей. 75 процентов отчисляется в счет проживания  и оказания услуг в интернате. На руках остается 5 тысяч рублей. А он как недееспособный не может распоряжаться финансами, этим управляет опекун. А опекун в этом случае – ПНИ. То есть это 4 млн рублей в месяц – в руках ПНИ. По закону, отчетность, конечно, должна быть, но реально контролировать это нереально. «Это не дело общественности», — говорят интернаты. Отсюда тенденция делать всех недееспособными. Так же и с сиротами – когда они выходят из детдома, ему обязаны дать жилье, и на его счету обычно около 1 млн рублей. И таких ребят тоже часто делают недееспособными, причем часто заочно, они могут об этом даже не знать. А причины простые: «У него проблемы с ориентацией в социальной среде» и так далее. И имущество снова переходит в руки «заинтересованных лиц»».

Авдотья Смирнова: «Государство состоит из таких же людей, как вы да я»

Кто становится кандидатом для ПНИ

«В законе о психиатрической помощи сказано, что в социальное стационарное учреждение человек направляется при его согласии, если он может его выразить. Если он не в себе, то понятно, что согласие дает кто-то другой. А если человек может выразить свое согласие, его обязаны спрашивать! Но никто из этих людей сами добровольно вовсе не хотели оказаться в интернате. 442-й закон о социальном обслуживании граждан тоже исходит из принципа добровольности оказания социальных услуг. Это же не уголовное наказание. Получается, у нас социальные услуги оказываются насильно?» — недоумевает Мария Сиснева.

Мария Сиснева приводит в пример историю женщины, которая пару лет назад попала с психозом в Дом милосердия имени Матери Терезы. Сначала ее госпитализировали в больницу имени Гиляровского. «Мы пришли ее навещать, а нам говорят: «Ну это точно кандидат для отправки в интернат!» А мы ее показывали до госпитализации независимому психиатру, и она так не считала.  Психиатр говорила, что этот человек просто был не до конца пролечен. Мы настаивали, сказали, что заберем ее на реабилитацию, чтобы социально ее поддержать. В итоге она была в больнице 3 месяца, потом мы ее забрали, она продолжила лечение уже дома, потом восстановилась на работе. Жизнь наладилась. А ведь ее маркировали как кандидата для ПНИ! Я уверена, что таких случаев много. Это люди, за которых не стали бороться».

Сиснева рассказывает еще один случай. У молодого человека трудная судьба. Мама умерла, папа живет в другом городе, не интересуется сыном. Он выпивал, и мальчик с ним жить не смог, уехал к бабушке. Бабушка заболела. Над несовершеннолетней сестрой установила опеку мама ее одноклассницы. А парень попал в трудную историю, ему был предложен вариант  — уголовный срок или недобровольное амбулаторное лечение. Так он и попал в поле зрения психиатрической системы. Сейчас он в ПНИ. Бабушка уже умерла. «Это случай из тех, когда в деле находится козел отпущения, а полиция хватается за это. Сейчас юрист будет обжаловать нарушение срока подачи апелляционной жалобы: когда этого юношу лишили дееспособности, его закрыли без телефона и связи с внешним миром, и он не смог обжаловать решение суда. Я считаю, это жестокое отношение к сироте, у которого умерла мама, который оказался никому не нужен и которым воспользовались. И это не первая история в моей практике», — говорит Мария Сиснева.

Юрий Ершов приводит в пример историю брата и двух сестер. Всем уже около или за 60 лет, одна из женщин уже попала в ПНИ, другим говорят: «Готовьтесь, вас тоже скоро примут».

«Детей у них нет. Появился интерес сначала от участкового, потом этой семьей заинтересовались медики. Возможно, вот так и ищут информацию об одиноких пожилых людях. Информация в том числе есть и в собесах. Складывается впечатление, что сотрудников подобных учреждений, может быть, даже премируют за каждый такой случай — такое порой рвение заметно, которое редко применительно к обычной работе у чиновников встретишь», — замечает юрист.

Еще одно дело, которым сейчас занимается Юрий Ершов, немного выбивается из общей картины – преследуют не пожилого человека, а молодую женщину. 21-летняя девушка В. добровольно обратилась к психиатрам. Но, пройдя лечение и попросив ее выписать, поскольку уже хорошо себя чувствует, получила отказ. «Ну уж нет, будем лечить тебя принудительно», — сказали ей. В. перевели в больницу номер 14, обратились в суд для лишения дееспособности. Сначала бабушку и дедушку В. ввели в заблуждение, предложив написать согласие о признании внучки недееспособной. Они написали. Но потом спохватились и написали другое – чтобы не лишать. «Их успокоили, якобы, все в порядке, и уже потом они узнали, что дело уже на экспертизе.  Мы успели вмешаться. Заявитель по делу — психбольница номер 1 (больница номер 14 ее филиал), и она же проводит экспертизу.

Где беспристрастность? Это запрещено законом! Это уровень междусобойчика, они не рассчитывали, что появятся какие-то люди и будут совать нос в эти дела. Но мы появились», — рассказывает Юрий Ершов.

Удалось добиться повторной экспертизы, она пройдет в Институте имени Сербского. «Нам удалось доказать, что медицинская экспертиза сделана с грубейшими ошибками и безосновательно, с искажением фактов. Кроме того, продолжается негативное отношение к внучке, — рассказывает Александр Николаевич, дедушка пострадавшей. —  Вообще, люди там бесправны. Есть факты воровства у больных – мобильных телефонов, одежды. Домашнюю одежду им не выдают. Не дают общаться с родными. Например, внучке дают всего две минуты на разговор со стационарного телефона – и обрывают беседу. Это нарушение прав человека. Кроме того, мы уже несколько раз просили руководство больницы подписать доверенность внучки на то, чтобы я, ее дедушка, представлял ее интересы в различных органах. В случае, когда человек находится в больнице, такую доверенность заверяет главврач. Но больница отказывает нам и в этом праве. Врачи также не говорят, чем лечат внучку – и лечат ли вообще.  Это непробиваемая стена. Мы намерены после завершения судебного процесса обратиться в суд также с иском о возмещении причиненного морального вреда. Когда кончается борьба за человека, начинается предательство, — это основной тезис, который мною руководит. Я буду до конца бороться за права моей внучки».

Дом, в котором: как устроен первый в России дом — альтернатива ПНИ

«Это страшная механика, в которой человек бесправен»

Когда начинается процедура лишения дееспособности, то почему-то не уведомляют родственников, самого человека, его окружение, соседей, если он одинок. В суде все проходит за 5 минут, и человека сразу отправляют в интернат. «Больница просит признать пациента недееспособным — и суд удовлетворяет ходатайство, далее обращаются в органы соцзащиты и просят признать нуждающимся в социальном стационарном облуживании – и получают путевку в интернат. Это штамповка решений. Страшная механика, человек бесправен. Человек, закрытый в больнице, не может даже подать апелляцию. Выходов на юристов нет,  денег нет, телефона нет — он в изоляции. А родственники обо всем часто узнают постфактум», — отмечает Мария Сиснева.

Юрий Ершов рассказывает, что часто в психбольницах к пациентам даже не пускают посетителей  — а как юристам работать с клиентами?

Они отрезаны от внешнего мира. Не могут даже, например, подписать жалобу. «Однажды у нас был случай, когда пожилую женщину санитары, сбежавшись, держали за руки, чтобы она не подписала апелляционную жалобу. Мы в суде просили восстановить срок подачи апелляции. А юрист больницы сказала в суде: «Нет уважительных причин, почему она пропустила срок. Почему она не обратилась к нам?» Это удивительно: они ее сами лишили дееспособности, они ее враги, хотят сдать ее в ПНИ на всю оставшуюся жизнь, и они считают, что она к ним и должна обращаться за помощью! Сейчас суд восстановил срок подачи жалобы, жалобу мы подали».

Не так давно Зюзинский суд начал заново рассматривать свое же дело, выполняя постановление ЕСПЧ по делу Шакулиной и других против России.  В этом деле в Страсбурге были объединены три московских дела и три питерских. Европейский суд по защите прав человека признал нарушения прав граждан в рамках лишения  их дееспособности. Еще одно такое же дело сейчас в Коптевском суде. Причем этот суд сначала не хотел принимать во внимание позицию ЕСПЧ и вынес отказ, но Мосгорсуд этот отказ отменил, и Коптевскому суду ничего не оставалось, как тоже инициировать пересмотр дела.  Но это, скорее, исключения из правил. 

Как выйти из ПНИ на свободу?

Если человеку есть, куда идти, выйти можно через восстановление дееспособности. Также можно разорвать договор социальных услуг недееспособного через назначение другого опекуна – если родственники добьются опеки, а пока опекуном является учреждение. И обычно с органами опеки это непросто. По словам экспертов они часто говорят, что пациент нуждается в уходе, и не отпускают его. Многие родственники бьются над этим годами. Вообще, по всем этим причинам люди и боятся обращаться к психиатру. Боятся, что их поставят на учет, госпитализируют, что они попадут в поле зрения системы, и потом им будет не вырваться. 

По закону раз в год больница или интернат обязаны рассматривать вопрос о целесообразности нахождения пациента в ПНИ и о его социально-правовом статусе, но эти дела рассматриваются формально. 

«Потерять дееспособность можно за пять минут, а чтобы восстановить, надо пройти долгий сложный путь, — говорит Мария Сиснева. — И интернаты в этом не заинтересованы, ведь финансирование идет по количеству заполненных мест. Да и куда уйти ему, если само же учреждение назначено опекуном?  Человек привязан к учреждению, как крепостной к барину. Система бездушна, ей все равно».

Надо избавить систему от коррупционности и заставить все стороны процесса соблюдать закон. «Психиатрические больницы и прокуроров надо лишить прав подавать в суд иски о лишении дееспособности. На это должны иметь право органы опеки или семья. Но не то учреждение, которое само же заинтересовано в таком «клиенте», — рассказывает Юрий Ершов. –  Вообще, закон сам по себе достаточен, просто он не выполняется. Сейчас суды — дежурное мероприятие. У нас был рекорд 3 минуты 25 секунд – за такое время суд поместил человека недобровольно в психбольницу. Также должны быть государственные адвокаты. Они есть, но нередко формальные, не защищают по-настоящему.

Кроме того, человек зачастую вообще не понимает, что это суд. Пациента ловят буквально в коридоре, заводят в кабинет,  где сидят какие-то люди в гражданском – а это судьи и прокуроры, только не в форме. «Ну что, полечимся дальше?». Пациент соглашается. А потом узнает, что это был суд!

При этом Конституционный суд РФ уже давал разъяснения, что судебные заседания должны проводиться в помещении суда и со всеми регалиями, чтобы не обманывать человека, остальное- только как исключения. Наконец нужна служба защиты прав пациентов, она предусмотрена еще законом 1992 года. Кто-то внешний, независимый. Сейчас в ПНИ и больницах люди изолированы. И что бы они ни  сказали, можно возразить, что у них паранойя, психоз и так далее. Представитель такой службы должен обеспечить, чтобы человек без контроля со стороны больницы мог защищать свои права. Эта служба до сих пор не создана. Вообще, психиатрия — опасная вещь, ее легко использовать, чтобы нарушать права людей, угнетать».