Это противостояние длится уже 12 лет. Московский профессор отстаивает право на жизнь алтайских детей. А алтайские власти под разными предлогами пытаются закрыть детский туберкулезный санаторий в долине реки Катунь, в поселке Элекмонар Чемальского района.

Мариэтта Чудакова, российский литературовед, писательница, общественный деятель рассказала «Филантропу» о чуде, которое можно сотворить своими руками.

Мариэтта Чудакова. Фото Елены Крутовой

Несмотря на раннее утро и сон по 4 часа в сутки, у Чудаковой бодрый вид. Она рассказывает последние новости с Алтая.

— Мосин приехал, говорит: они котельную, которая отапливала дошкольное отделение санатория в Элекмонаре, передают поселку. Ту самую котельную, которую мы поддерживали. У них в поселке коммунхоз – банкрот. Все просчитано: передают коммунхозу котельную, она умирает в течении месяца. За зиму два детских корпуса не отапливаются и разрушаются. И республиканское министерство здравоохранения через год-два обращаются к федеральному бюджету: дайте нам денег, мы не можем лечить.

Андрей Мосин – верный товарищ–афганец, прошедший вместе с Чудаковой огонь, воду и медные трубы. Наблюдает обстановку на месте: он в этих краях живет и знает здешнюю власть, как облупленную.

Мариэтта Омаровна не расшаркивается с местными властями. Для нее это «они» — обезличенная масса, пожирающая бюджет и объедающая своих. Люди, заслужившие ее презрение.

— Алтайцы вымирают, это всем известно. Они подвержены туберкулезу, и от алкоголизма очень много умирает. А этим наплевать на свой собственный народ, на свое племя, — возмущается Чудакова. — Республика – дотационная, но их это устраивает: они едут в Москву с протянутой рукой, сколько им в нее положат, столько они себе и возьмут. Им ничего менять не надо, им всегда что-то достанется…

«Сели в машину и поехали попрошайничать»

На Алтай Мариэтта Чудакова попала впервые в 1996 году. Тогда она была членом Президентского совета Бориса Ельцина. Привезла 300 кг книг для сельских школьных библиотек, не пополнявшихся с 1990 года. Благодаря Чудаковой дети на Алтае впервые взяли в руки Пастернака, Ахматову, Цветаеву, Мандельштама. Книги она развозила сама со своими рыцарями-афганцами — в тот год Мариэтта Омаровна познакомилась с ними, и позже из этого знакомства появится общественная организация ВИНТ.

— На Алтае я увидела три вещи: красивую природу, пьяное и нищее население и благоденствующее, абсолютно безразличное к своему народу местное начальство, — вспоминает первый визит Чудакова. — Но 200 тысяч людей, проживающих на Алтае, – это не миллионы. И я поняла, что даже один человек может здесь оказать реальную помощь.

Одной из основных проблем республики был и остается туберкулез. От этого заболевания в 2009 году умерли около сорока человек. По итогам 9 месяцев 2010 года республиканский показатель первичной детской заболеваемости составил 45,6 случая на 100 тыс. соответствующей возрастной группы. В предыдущем году было почти в два раза меньше — 23,2.

Между тем в 1997 году местные власти закрыли отделение туберкулезного санатория в деревне Элекмонар для детей от 3 до 7 лет – «нет денег на ремонт». Остался только Чемальский санаторий – школьное отделение, но малышей в него не принимали. А если не вылечить болезнь в раннем детстве, она, скорее всего, станет хронической.

— Я тогда уже точно знала, что Чемал – единственное место в России, где туберкулез лечит сам воздух. Закрывать здесь дошкольное отделение для больных детей – с моей точки зрения было сверхабсурдом.

Мариэтта Омаровна начала с этим абсурдом бороться.

— В эпоху Ельцина (сегодня принято именовать ее «лихие 90-е») на меня всегда нормально реагировали порядочные люди, — вспоминает она. — Пока Сванидзе ведал «Зеркалом», он дважды со мной посылал съемочную бригаду, когда я просила.

«Зеркало» показало эту историю с закрытием двухэтажного корпуса для детей от 3 до 7 лет: около 50 детей лишили лечения! Один из них, пятилетний мальчик, умер: не дождался, пока мы откроем отделение заново. Помню до сих пор…

Александр Волошин, тогда руководитель администрации президента, добился, чтобы из Президентского фонда выделили на реконструкцию отделения 500 тысяч рублей. Надо ли говорить, что российское министерство здравоохранения замотало эти средства?

Я звоню им, спрашиваю, в чем дело. Как сейчас помню — Телегина, заместитель министра, мне отвечает: ну, у нас же конкурс, есть и другие организации и люди. Мы выделили тем, кто больше нуждался.
Я снова пошла к Волошину. Он мне: «Да-а-а, вот так всегда». И добился, конечно, выделения средств на ремонт.

Разумеется, часть этих денег была на месте, скажем так, распределена… Тут, на Алтае, по-другому быть и не могло.

В любом случае мы понимали, что выделенных денег на реконструкцию все равно не хватит – да и когда они еще дойдут.

Сели мы с Мосиным в машину и поехали попрошайничать по Алтайскому краю. Мы знали, что нам нужна краска, линолеум. Заехали к сотоварищу Мосина в Бийске – у того грузовик. Посадили за руль, велели ехать за нами.

Приехали на линолеумный завод в Бийске. Директор говорит: «Поймите – я работаю на 5% своей мощности»… (Это осень 1998-го, года кризиса). Я его все равно пытаюсь уговорить, а он мне рассказывает страсти–мордасти: вы понимаете, нам нужно для производства смолы одной особенной пол-процента всего. И эти несчастные пол-процента мы получить не можем: завод-производитель заключил договор с Германией и всю смолу на корню отдает им за валюту…

В итоге директор все-таки сдался и говорит: «Хорошо, приезжайте завтра. Подадите мне письмо. Послезавтра я вам отгружу». Я в ответ: «Зачем? Вот я, вот мое удостоверение члена Президентского совета с личной, даже не факсимильной, подписью Ельцина, дайте лист бумаги, я напишу письмо». Он: «Ну, хорошо, но ведь вам же все равно транспорт нужно искать». У меня и здесь ответ готов: «Грузовик стоит у ваших ворот».

Директор, не успев опомниться, отгрузил нам огромный рулон, и мы поехали побираться дальше. За краской — я всех умоляла: для детей! И везде ее нам дешевле продавали. Под покровом ночи мы вернулись в Элекмонар, а нас там все ждали. И главный врач дошкольного отделения ждала, не шла домой. Как увидела все это богатство, говорит: нет, я никуда не пойду. Она ночевала прямо на этих банках с краской, на линолеуме.

И мы, в общем, отремонтировали все и открыли двухэтажное здание. Но возьмите на заметку — уже в середине 1990-х министерство здравоохранения Республики Алтай мечтало избавиться от дошкольного отделения. Думаете – они рады были, что мы его открыли? Нисколько!

«Пусть она уезжает»

Рассказывая все это в сотый раз, Чудакова не упускает ни одной детали, ни одного слова. Ее память поражает. Она зачитывает несколько строк про Чемал из своей книги «Дела и ужасы Жени Осинкиной», и становится понятно: отстоять созданное стало делом жизни.

— За отделение для детей от года до трех, тоже закрытое «за неимением средств на ремонт», я взялась уже своими силами — безо всякого президентского фонда, потому что поняла: то, что переводится на счет Чемальского санатория главному врачу, скажем так, не полностью идет в дело, — вспоминает Мариэтта Чудакова. — Еще поняла, что можно сделать все это только живыми деньгами. Покупать – делать, покупать – делать.

Мы решили маленькое здание для детей от года до трех отстроить, не ломая стен, только вынув пол. Земли было — вот такой слой под половицами. Пропахшая за 100 лет, вонючая. Я сама тоже лопатой выгребала, чтобы побыстрее все сделать. Вырезали окна, в три раза их увеличили, сделали игровую с зеркальной стеной, кафелем покрыли маленькую раздаточную, устроили настоящую ванную комнату, умывальники. Огромное крыльцо с навесом, с очень низкими и широкими ступенями, по собственному моему проекту, чтоб малыши сами по ступеням шли… до этого крыльцо у них было отвесное, как в курятнике – детей с прогулки на руках конвейером передавали.

Тогдашний министр здравоохранения Гурьянов передавал мне через третьих лиц: «Скажите – пусть она уезжает! Нам это отделение не нужно!».

Я ответила: «Прекрасно! Пусть он мне напишет: «В настоящее время в Республике Алтай нет детей от году до трех, нуждающихся в лечении в противотуберкулезном санатории». Подпись, печать. Я тут же, зажав деньги в потный кулак, улетаю в Москву».

Не дождавшись такой бумаги, весной 2003 года мы открыли отделение для детей от года до трех лет.

За время строительства Чудакова побывала на Алтае 6 раз – это при ее обширной научной деятельности! Три раза прилетала на самолете, три – на машине, из экономии общественных, с трудом достающихся денег. 4500 км.: «Все равно одежду детям везем»…

— Почему я ездила столько раз? Я могла бы, казалось, деньги оставить и не беспокоиться. Но здешние люди не понимали, что такое уровень… Они не виноваты – они его не видели никогда, ни а Америке, ни в Европе не бывали. Я с ними ездила покупать любую мелочь. Смотрю на зеленую ковровую дорожку – с жесткой щеткой, снег счищать с валенок у порога. «Купим, — говорю, — 70 см., нам хватит к дверям». — «Что вы, Мариэтта Омаровна, зачем? Мы тряпку к порогу бросим». — «Нет, тряпок не будет».
Или вот резиновый коврик в ванную на пол присмотрела, с рыбками. «Что вы, Мариэтта Омаровна, не будем деньги тратить — мы полотенце на пол бросим». Я говорю: «Нет, не будет этого». Я хотела сделать так, чтоб у алтайских детей хотя бы 3 месяца в жизни было счастливое детство.

Достичь уровня удалось.

— В нашу игровую жители Алтая приходили, как в музей, — вспоминает Чудакова. — На деньги Бориса Акунина из Москвы огромную разноцветную гусеницу привезли – дети с нее не слезали. Привозила игрушки отовсюду. Сама вот шла по Парижу, увидела в магазине резиновые кегли для детей до 3 лет, не выдержала, купила коробку и привезла им.

Комиссия Новосибирского института туберкулеза признала тогда это отделение – на 12 всего малышей от году до трех — лучшим в Сибирском округе. Сказали врачам и медсестрам: «У нас к вам ни одного замечания». А теперь этот же институт спокойно согласился с уничтожением отделения: оптимизация, мол.

Вот где наглядно видно, что такое панцирь коррупции, сковавший страну.

С лета комплекс корпусов для дошкольников закрыт, игрушки, говорят, разворовали. Территория, приспособленная нами для детей, пустует. Ждет покупателя – другого объяснения нет.

«Поменьше детей брать, побольше на жизнь оставлять»

Мариэтта Чудакова. Фото Елены Крутовой

— Мне казалось, где дети – там нет политики. Всем все ясно: у детей отняли целебный воздух. Так почему же не встать стеной и не защитить их?

Но и после публикаций в интернете, телерепортажей не видно толпы защитников. А ведь район с таким воздухом на всю Россию один! Почему же все так уверены, что им, их детям и внукам – не понадобится?

«Подкатывать» к детскому санаторию чиновники начали сразу как его отстроили.

— Они, видимо, очень задолго готовились к тому, чтобы, ссылаясь на ненаполняемость, закрыть Элекмонарский филиал, — предполагает Чудакова. — В дошкольном отделении должно быть 60 человек. Как я не приеду, так 50 или 48. Почему, когда мы вам отремонтировали оба дома? В ответ пожимали плечами: не везут, мол, детей…

Перед главврачом детского туберкулезного санатория, я думаю, чиновники ставили задачу: поменьше детей брать, побольше им на жизнь оставлять… Так я думаю, это моя гипотеза.

А чтобы заполнить санаторий, им достаточно было вести более активное комплектование в селениях. В идеале схема такая: в каждом районе есть фтизиопедиатр (на самом деле совсем не повсюду они есть; его роль исполняет участковый). Он выделяет детей: у кого Манту, у кого реакция Перке, у кого контакт с больными, и пишет направление в санаторий. Однако некоторых детей попросту не на чем было отправить на лечение. Мы как-то ездили с главным врачом и забирали на машине детей с уже готовой картой. Вплоть до такого доходило. И местное начальство это не волнует.

Более того, мы полностью обували детей и одевали. Бюджетных денег на это нет, потому что это не детдом. Считается, родители должны привозить ребенка в одежде. А на самом деле там половина детей без всяких родителей, и вернутся они после лечения в дом ребенка.

Когда я первый раз туда приехала, спросила: вот в Москве будут собирать ношенные вещи, наверное, это неудобно, они обидятся?

Вместо ответа мне открыли шкафчики, вынули наугад колготки хлопчатобумажные: «Вот, сегодня ребенка привезли в них». А там огромные дыры на коленях! Видимо, уже опустившиеся матери совершенно.

А до 1998 года мы возили в этот санаторий лекарства, возили еду – детскую тушенку — из Москвы на машинах. Еще у них не хватало протекторов (лекарства такие для защиты печени от сильных препаратов), пленки для рентгена — тоже покупали в столице…

— Помогали разные люди, — вспоминает Чудакова. — Вдруг полузнакомые предприниматели средней руки откликались – на большую сумму покупали лекарства, одноразовые шприцы. Акунин, Оля Остроумова с Валентином Гафтом вместе дали, немецкий фонд «Континент» (в который немецкие пенсионеры делали свои небольшие вклады для помощи России)… Профессора американские, когда я приезжала лекции читать: по сто долларов коллеги из жалости давали.

Недостроенная мечта

Начали Чудакова и ее сподвижники строить в Элекмонаре еще два одноэтажных корпуса для детей от года до трех. Об этом здании мечтала главный врач дошкольного отделения, говорит Мариэтта Омаровна: чтобы был в нем изолятор (а его у санатория попросту нет), комната отдыха для детей, которые порой сильно устают от коллектива. А еще — чтобы выделить комнату для матерей. Дело в том, что живущие далеко родители часто не отдают самых маленьких детей на лечение.

Есть, например, Кош-Агач на границе с Монголией, удаленный район, 300 км от Элекмонара. Значит, если мать приехала оттуда на побывку, она не может в этот же день уехать на ночь глядя — она должна где-то переночевать. А ей негде, она кош-агачский житель. «В новом корпусе нам нужна «заежка» — комната для матерей, — объяснила Чудаковой главврач. — Просто ставишь в комнату три кровати, они вместе спать могут. С отдельным входом».

— Мы все это учли, — рассказывает Мариэтта Омаровна. — И стали искать деньги на эту мечту. Первым делом, на проект, который должен был стоить около двух миллионов рублей. А Барнаульский проектный институт сказал: «Мы вам даем скидку, сделаем за 300 тысяч, меньше никак нельзя».

Половину этой суммы мы собрали у людей сразу. Вторую половину институт оставил в долг, поверив моей репутации, и уже в 2004 году выдал нам проект. Мосин собрал под ним все подписи, все, которые были нужны тогда, в 2004 году (всего около 13 штук). Земля под отделением еще не принадлежала краевому Министерству здравоохранения, была муниципальной. Позже нам аукнется отсутствие подписи Минздрава, но тогда она не нужна была.

Институт сделал бесподобный проект. Я понемногу отдаю за него долг: заработаю 10 тысяч — посылаю. Сейчас нам осталось тысяч 60 еще отдать… С лета копила свою пенсию, постараюсь в ближайшее время послать.

Между тем на сайте алтайского Минздрава можно прочитать, что этот замечательный институт спроектировал баньки, а не санаторий, а я этой стройкой, видимо, отмывала деньги. То есть, преступным путем полученные, надо полагать. Несчастные люди, что с них взять! Ведь они совершенно искренне не могут поверить, что кто-то дает больным детям свои, своим трудом заработанные деньги!

Это самое «отмывание» началось с того, что организаторы строительства попросили у местной власти деляну, кусок тайги, чтобы валить лес для стройки.

Фундамент новых корпусов санатория в Элекмонаре. Фото с сайта http://www.minzdravra.ru/

— Купили с дикими трудами пилораму, чтобы был свой брус. По поводу этой деляны мы хлопотали 3,5 года (в тайге леса не допросишься!), за это время уже все поменялось, и уже надо было, чтобы министерство давало добро. Вот к чему сейчас пытаются прицепиться, — рассказывает Мариэтта Чудакова. — Они говорят, что был пробел в подписях. Вранье! Какую схему подписей дал проектный институт, ровно такую Мосин и подписал.

Кому угодно деляны давали, а нам нет. И наконец дали, Бог знает где! В горах, не там где своим дают…

Кроме того, один очень известный (и многими по недомыслию проклинаемый) человек выделил нам триста тысяч рублей на технику — из своего личного кармана, веря, что в дело пойдут.

Никто, правда, не верил, что на эти деньги можно дело начать. Но мы начали. Мосин ухитрился за сто тысяч купить старый трактор – он механик классный, за полтора месяца довел его до ума. А еще 200 тысяч отдал в качестве первого взноса за полуторамиллионнный «Урал». Эх, и трудно же было нам выплачивать этот кредит! Но выплатили за год. А как Мосин лес возил с деляны, где у него люди вахтенным методом работали – вообще не описать…

Ну, что рассказывать про это, чувствуешь себя ведь в глазах многих сумасшедшей…

К этому времени мы, с трудом собрав денег, уже сделали фундамент для новых построек. Из поваленного леса напилили прекрасного бруса, подвезли к площадке. Возвели венцы – до оконниц. Такие корпуса прекрасные получались! К этому Новому году надеялись полностью возвести срубы, к лету – передать два готовых корпуса детям…

И тут — это произошло минувшим летом — дошкольное отделение, которое уже год как начали сокращать, закрыли целиком. Совсем маленьких больных детей раздали по больным семьям.

Неопределенный круг лиц

Главный врач Чемальского санатория Бояркина подала на нас заявление в прокуратуру. Прокурор «в интересах Российской Федерации, субъекта РФ – Республики Алтай, неопределенного круга лиц обратился в суд с иском к ответчику о признании фундамента и стен из бруса… самовольной постройкой и об обязании МОО «ВИНТ» в лице председателя Мосина А.Ю. снести самовольную постройку… с приведением земельного участка, на котором размещена данная самовольная постройка, в состояние, существовавшее до их возведения, путем освобождения данного земельного участка от фундамента и деревянных брусьев, уложенных на нем, заполнив оставшиеся от фундамента углубления грунтом до обычного уровня земли».

4 октября 2010 года Чемальский суд постановил постройку снести. А мы с Андреем Мосиным все-таки считаем, что это мы с ним, возводя лечебные корпуса, действовали «в интересах Российской Федерации, субъекта РФ – Республики Алтай и неопределенного круга лиц» — то есть всех алтайских детей, которые нуждаются в лечении целебным воздухом своей родины.