В Москве холодно, с утра моросит противный дождь. На обычно оживленном Старом Арбате практически не видать горожан и туристов, все попрятались в рестораны и магазины. Но, несмотря на погоду, со всех сторон к стене Цоя в Кривоарбатском переулке подтягиваются люди, в основном – молодёжь. Одеты плохо, у некоторых на лицах — последствия длительного употребления алкоголя. За толпой, окружившей чёрную иномарку с открытым багажником, не сразу разглядишь, зачем же они здесь собрались, ясно одно – все они чего-то с нетерпением ждут.

Лилит Горелова. Кадр ТВЦ

Не без труда проталкиваясь поближе, вижу маленькую хрупкую женщину в кепке и спортивной куртке, заливающую кипятком из термоса открытые лотки с лапшой быстрого приготовления. Все обращаются к ней по имени, ясно, что видят её не в первый раз. Это – Лилит Горелова, директор благотворительного социально-реабилитационного Центра для несовершеннолетних и молодёжи “Дом Милосердия”. Люди всё приходят и приходят. Наконец, все накормлены.

Подходит ещё одна девочка лет 16-ти – нет, она не голодна, но она хочет попасть в реабилитационный центр. Следующий пункт назначения – Волоколамское шоссе, где кто-то из прихожан церкви хочет пожертвовать для детей ящик рыбных консервов. По дороге из одной точки в другую есть время поговорить.

Лилит Левоновна, расскажите о том, как вы начинали свою деятельность.

Вообще я в своё время получила музыкальное образование. Работала по специальности – преподавателем в музыкальной школе. То есть да, это была работа с детьми, но, конечно, совсем не такая, какой я занимаюсь сейчас. А потом, в 1995 году, попала в летний христианский лагерь, где были среди прочих дети из неблагополучных семей. Обратила внимание, что ведут они себя как-то странно, видят какие-то галлюцинации, в комнате, где они живут, всё время стоит странный запах. Потом, конечно, выяснилось, что они нюхали клей. Естественно, за время смены привязалась к ним. А когда пришло время уезжать, ко мне подбежал мальчик, с которым воспитателям было сладить труднее всего, и попросил не оставлять их. Так всё и началось, и вот уже почти 15 лет продолжается.

Сначала всё было построено только на инициативе, практически без всякой материальной базы, то есть всё делалось силами и средствами нескольких людей. Не было никаких спонсоров. Я бегала по стройкам и подвалам, заброшенным домам, сама искала детей. Они собирались у нас дома, там была и столовая, и школа, и вся остальная работа с ними велась там же.

Каким образом построена ваша работа?

Мы зарегистрировали автономную некоммерческую организацию. Работаем уже не первый год, так что в определённых кругах нас знают и детей к нам направляют сами. (Именно так попал к нам Витюша, я о нём расскажу позже.) Но сначала я сама их отыскивала в местах, где они собирались, теперь они знают место и время, где появляется наш уличный патруль – машина с едой, и сами приходят к нам за помощью.

Система такова – к нам приходит ребёнок или подросток, мы его кормим, даём тёплую одежду, оказываем какую-то медицинскую и психологическую помощь, если это необходимо. Проходит какое-то время, которое может очень сильно варьироваться – от нескольких недель до нескольких лет, – и он обращается уже за более серьёзной помощью, хочет освободиться от алко- или наркозависимости, пойти в школу, начать вести нормальную жизнь. Мы определяем ребёнка в реабилитационный центр, устраиваем учиться. Но главное, в общем-то, не это. Главное – дать ребёнку почувствовать, что он не одинок. Что есть люди, которым его судьба небезразлична. Что на нём не поставлен крест.

Шестеро детей живут у нас в семейном детском доме под разным статусом, на некоторых из них оформлено опекунство, но фактически – под нашим патронатом.

Церковь бесплатно выделяет нам помещение, где мы собираемся раз в неделю, проводим благотворительные акции – раздаём одежду и еду.

Летом ходим с детьми в походы, ставим палаточные лагеря. В этом году, например, собираемся подняться на Эльбрус. Дети занимаются в спортивных и художественных секциях, в кружке духовно-нравственного воспитания, мы ставим спектакли – в общем, стараемся показать ребёнку, что есть куда более интересные занятия, нежели наркотики и алкоголь. А когда ребёнок постоянно занят и при этом понимает, что кому-то есть до него дело, у него нет желания возвращаться к старой жизни. Также ездим со своей программой в детские дома, социозащитные учреждения и тюрьмы.

Почему именно беспризорники? Почему не, например, одинокие пенсионеры, бездомные животные или раковые больные? Это был осознанный выбор или случайное стечение обстоятельств?

Когда я впервые столкнулась с этими детьми вплотную, я всё никак не могла понять – как это возможно, чтобы при живых родителях дети фактически были сиротами. Я родилась в Армении, где очень сильны родственные связи. Если вдруг ребёнок остаётся без родителей, его обязательно забирают к себе родственники, пусть даже очень дальние, а при отсутствии таковых – соседи или друзья. Но Россия, во-первых, гораздо больше, а во-вторых – в мегаполисах очень жёсткий ритм жизни и очень суровые условия выживания. Люди, как правило, закрыты для чужого горя, им хватает своих проблем. И эти дети, они ведь оказываются никому не нужны – ни родственникам, ни окружающим. У меня это просто не укладывалось в голове, и я поняла, что нужно что-то делать, что не может так дальше продолжаться.

Как правило, у каждого беспризорника за плечами история, боли и страданий в которой хватило бы на несколько человеческих жизней. Вы всё это пропускаете через себя, и каждый день сталкиваетесь с новыми случаями. Не опускаются ли руки от такого количества негатива? Как вообще вы всё это выдерживаете? Это ведь не работа с 9 до 18, где все заботы остаются за дверью офиса – это у вас в голове и в сердце круглые сутки, без выходных и отпусков.

Да, сил у нас хватает, но ведь в нашем случае это не поставленное на поток производство! Мы этих детей, как правило, находим сами, хотя иногда, конечно, и они нас. Мы работаем по мере своих сил. Вообще, бюрократические препоны для работы с беспризорными детьми очень многочисленны, не у каждого хватит сил и терпения оббивать пороги, отстаивать в очередях, собирать ворохи справок.

Мне в этом смысле немного помогало то, что я работала в муниципалитете в своё время. Но любой доброволец просто так, по собственному желанию, не имеет права собрать детей и, к примеру, вывезти их за город, или повести в цирк, или ещё что-либо подобное. И, как показывает практика, в этом есть положительные моменты.

Известны случаи, когда люди заманивали беспризорников едой или деньгами, а потом использовали в сексуальных целях. Из меня тоже поначалу всю душу вытрясли – кто такая, с какой целью всем этим занимаюсь, не ищу ли для себя какой-то выгоды. Детей собирали, спрашивали, что я с ними делаю, что им рассказываю, не оставляю ли их наедине с посторонними людьми, не принуждаю ли к чему-либо. Вообще довольно грубо всё это делалось, но я понимаю, что, к сожалению, этого было не избежать.

Конечно, всё это психологически очень нелегко. От каждого нового ребёнка я узнаю всё новые и новые истории, и они ещё ужаснее от того, что всё это не вымысел, а реальность. Иногда рассказывают вещи, от которых просто мороз по коже пробирает. Но нет, руки не опускаются, совсем наоборот – чем более жуткий случай, тем больше хочется работать, тем больше хочется, чтобы с детьми никогда не происходило ничего подобного, чтобы они и представить этого себе не могли. Хочется препятствовать этому настолько, насколько это в наших силах.

А чем беспризорность отличается от безнадзорности?

Безнадзорность – это когда у ребёнка есть хотя бы один из родителей, но он не очень-то за ним следит, уделяет ему недостаточно внимания. А беспризорник – это ребёнок, который, фактически, сам себе хозяин. Но я считаю это деление чистой бумажной формальностью, потому что на практике границы между этими категориями очень расплывчаты, и одна легко перетекает в другую.

Как Ваша семья относится к вашей деятельности? Помогают ли они вам в работе? Какие отношения у ваших детей складываются с подопечными?

Ну конечно, помогают! Разве могла бы я без них справиться? Без мужа я бы вообще ничего не смогла сделать, мы над всем работаем только вместе. У нас шестеро детей, и те из них, кто уже стоит на ногах, принимают активное участие в деятельности Центра. Родственники поначалу вообще от меня отказались, многие считали меня… ну, сумасшедшей, что ли.

Первый муж от меня ушёл – не смог выдержать проживания в квартире, которая превратилась в приют для беспризорников. Представьте себе – каждый день по 30 детей в крохотной квартирке-хрущёвке. Не каждый это выдержит.

Вообще, среди знакомых нет равнодушных к моему делу – люди относятся либо очень хорошо, либо очень плохо.

Отношения с подопечными у детей складываются замечательно – они ведь примерно одного возраста, и поэтому говорят на одном языке. Моему старшему сыну 23 года, а мы работаем с аудиторией примерно до 22-х лет. Конечно, иногда люди постарше приходят, просят помощи. В еде мы никому не отказываем, но что касается реабилитации и трудоустройства – тут мы бессильны. Официально мы, к сожалению, не имеем права ими заниматься.

Ещё один распространённый стереотип – плохая наследственность. Форумы по усыновлению отказников пестрят историями о том, как интеллигентная семья взяла грудного ребёнка от неизвестных родителей, воспитывала его в любви и согласии, а он в итоге кончил дни наркоманом или уголовником. То есть основная мысль в том, что, несмотря на воспитание, гены побеждают. Насколько часты в вашей практике случаи, когда ребёнок с неблагополучными генами становится после определённых усилий полноценным членом общества?

Да, я знаю об этой точке зрения, и она вроде бы даже подтверждается врачами. Возможно, с точки зрения физиологии они в чём-то правы. Но я считаю, что любовь и терпение побеждают даже самый плохой генофонд. По крайней мере, все случаи, с которыми я в своей работе сталкивалась, это подтверждают.

Знаете, есть такой факт, тоже научно доказанный, что у ребёнка 80 процентов всей информации, с которой он потом всю жизнь проживёт, закладывается до 4-х лет. У нас сейчас живёт мальчик – Витюша, – который вырос вместе с собакой. Нам с Сашей (муж Лилит. — Ред.) позвонили и сказали: “Есть вот такой случай. Мы вообще-то его собирались отправить в психиатрическую лечебницу, но, если хотите, забирайте его к себе”. И мы забрали.

Когда мы его впервые увидели, это и была собака, только в человеческом теле. Он передвигался на четвереньках, ел с собакой из одной миски на полу, все повадки у него было собачьи – другой жизни этот мальчик никогда не видел.

Поначалу было очень тяжело. Все, кто знал об этой ситуации, говорили нам – бросьте, не тратьте зря время и силы, это бесполезно, вы от него ничего никогда не добьётесь. Думаю, если бы мы махнули на него рукой, так бы всё и осталось. За те четыре года, что он провёл вместе с нами, мы сделали огромный скачок. Ребёнок ходит на двух ногах, сидит за столом, ест ножом и вилкой, он ходит в коррекционную школу! Вряд ли, конечно, нам удастся когда-нибудь полностью вычеркнуть из его жизни то, что произошло с ним у родной матери, но теперь мы видим колоссальную разницу.

Лилит Горелова со своими подопечными

Так называемые трудные подростки – одна из самых сложных для работы аудиторий, ведь к целому “букету” проблем переходного возраста прикладываются совсем недетские трудности и проблемы. Как вы находите с ними общий язык? Требуете ли вы чего-то взамен (бросить пить, начать учиться), когда помогаете им, или они знают, что смогут обращаться к вам за помощью до бесконечности, не отказываясь от старых привычек? Ведь иногда бродяжничество – это осознанный выбор, который позволяет выживать в социуме, не соблюдая его правил (то есть, являясь, по сути, так называемым асоциальным элементом), и при этом всегда найдутся добрые люди, которые не дадут умереть от голода и холода – так зачем же бросать, например, нюхать клей?

Да, бывают и такие случаи, но они очень, очень редки. Как правило, дети оказываются на улице в том возрасте, когда они ещё не в состоянии принимать осознанные решения, то есть это происходит из-за стечения обстоятельств – бьют родители, сгорел дом, умерли родственники. Ребёнок попадает в порочный круг – сомнительная уличная компания, пьющие родители дома. 99 процентов детей и подростков, ведущих бродяжнический образ жизни, с радостью от него откажутся, как только представится возможность.

Другое дело, что воспользоваться этой возможностью очень непросто – нужно пойти сначала в детскую комнату милиции, потом попасть в детский дом, и так далее. Дети боятся чиновников, боятся быть наказанными. Да и подумайте, кто добровольно пойдёт сдаваться милиции? Весь этот бюрократический аппарат очень сложный и запутанный, неудивительно, что дети его боятся.

Вот, к примеру, девочка, которая подходила к нам полчаса назад. Она хочет устроиться в реабилитационный центр, но при этом не хочет попасть в прежнюю компанию, когда выйдет из него, чтобы не было соблазна начать всё заново, чтобы её не затянули старые связи. Но фактически прописана она в одном районе, а реабилитацию хочет пройти в другом – а это по закону не положено. Так что впереди опять сбор справок и разговоры с чиновниками, которые, надеюсь, пойдут нам навстречу. Здесь очень важно, чтобы был человек, который займётся делами и устройством каждого конкретного ребёнка, важен индивидуальный подход.

Да, общий язык найти не всегда легко. У детей от всего того, что они пережили, формируется очень прочная защитная оболочка в виде непробиваемой поначалу агрессии. Нет, взамен мы от них ничего не требуем – дескать, мы тебя накормим, а ты пойдёшь в детскую комнату милиции – но, конечно, мы не доводим ситуацию до чисто потребительского аспекта “пришли-поели-ушли”. Мы говорим о том, что готовы помочь изменить образ жизни, что если кто-то хочет, например, вылечиться от наркозависимости, мы с радостью окажем содействие. Здесь главное – не ездить по ушам, не читать мораль, не грузить ребёнка “брось пить, брось курить, иди учиться, устройся на работу”. Нужно для начала просто показать, что ему есть куда обратиться за помощью. Что мы не станем его ругать и учить жизни. Ведь эти дети ничем изначально не отличаются от детей, выросших в семьях. Просто им очень не повезло в жизни, но их вины в этом нет. Поверьте, все они с радостью сменят подвалы и коллекторы на тёплые постели, начнут учиться и лечиться от наркозависимости – как только поймут, что они хоть кому-то нужны и кто-то готов протянуть им руку помощи. Для них это очень важно.

У многих подростков и детей, живущих на улице, есть родители, но возвращаться домой они по разным причинам не хотят. Пытаетесь ли Вы вести какую-то работу с ними? Ведь когда ребёнок, бросивший, к примеру, пить, вернётся в “родовое гнездо”, где родители не просыхают, всё может начаться по новой и все усилия пойдут насмарку. Как вообще в целом родители реагируют, если узнают о том, что их ребёнок стал вашим подопечным?

Как правило, ребёнок, с которым мы начинаем работу, ещё острее видит контраст между нормальной жизнью, и жизнью, которую ведут его родители, и желания вернуться в ту клоаку, из которой он с таким трудом вырвался, у него не возникает.

У пьющего человека смещается шкала ценностей, и он уже не в состоянии сообразить, какой вред он своему ребёнку причиняет. Но не все ведь пьют потому, что по своей природе склонны к такому образу жизни. Иногда виной тому целый ворох навалившихся сложностей и серьёзных проблем, под которыми человек ломается, и начинает искать утешения в бутылке. Но бывает достаточно какого-то серьёзного толчка, чтобы человек одумался и начал относиться к детям, да и к самому себе, по-другому. Есть в нашей практике случаи, когда вслед за реабилитированным ребёнком и родители бросали пить. В основной массе случаев родители, конечно, реагируют положительно, когда узнают о нашей деятельности.

Существует расхожее мнение, что воспитывать детей – дело неблагодарное. Это относится даже к своим, а что касается чужих – и подавно. Можете ли Вы подтвердить или опровергнуть это мнение?

Конечно, опровергнуть! Вся наша деятельность показывает, что это неправда. Как можно не быть благодарным людям, которые, по сути, спасли тебе жизнь? С нами поддерживают связь все люди, с которыми мы работали – кто-то постоянно, кто-то реже. Многие из детей, которым мы в своё время помогли, теперь работают с нами. Это делает процесс привлечения новых подопечных ещё более эффективным как раз потому, что эти дети – лучший пример того, что в жизни нет ничего невозможного. Они рассказывают о себе, о том, какую жизнь они вели до того, как попали в центр. С какими трудностями столкнулись, как боролись с наркотической зависимостью, как строили новую жизнь и прощались со старой, как вели себя с родителями. Они говорят новым детям – мы преодолели всё это, мы смогли, а значит, сможете и вы.