Традиционный большой разговор о ценностях и развитии благотворительности Татьяны Тульчинской, директора фонда «Здесь и сейчас». На этот раз Татьяна встретилась с Еленой Смирновой, директором фонда «Созидание», чтобы поговорить о репутации в благотворительности, опыте, о звездах, плюшевых медведях и профессиональной помощи.

Елена Смирнова

Об истории

— Мы будем говорить сегодня и про фонд «Созидание», и про благотворительный сектор в целом.  Напомни, фонду сколько лет сейчас?

— Шестнадцать.

—  Много. Получается, вы — практически один из первых фондов.

– Не самый первый. Были до нас и «Русфонд», и deti.msk.ru, и другие фонды, но да, из ранних.

— Скажи, пожалуйста, а когда ты создавала фонд, ты на чей-то пример ориентировалась, или, что называется, как получилось, так получилось?

— Во-первых, создавала его не я, а мой очень близкий друг. Когда он ко мне обратился и сказал, что хочет создать фонд, я, как и все обыватели нашей прекрасной страны, думала, что фонды – это какое-то отмывание денег, но в то же время понимала, что мой друг не может мне предложить что-то нехорошее. Кроме того, у меня в жизни тогда был период, когда надо было что-то изменить, и я приняла его предложение.

Сначала мне казалось, что фонд – это помощь маленьким детям, у которых нет родителей, которым надо купить тапочки и одежду, и они будут счастливы. Несколько лет мы с этим пониманием благотворительности и прожили.

У нас был достаточно закрытый фонд, помогали только друзья моего учредителя, и внешнего фандрайзинга как такового не было.

Елена Смирнова и попечители фонда «Созидание»

О Беслане и отчетности

— А ты можешь выделить этапы, когда что-то стало меняться, причем сущностно?

— В 2004 году, когда случился Беслан, радиостанция «Серебряный дождь» собрала огромное количество денег и стала искать благотворительный фонд, который мог бы распределить эти средства. И неожиданно среди тысячи достойных выбрали нас. Мы тогда были маленькие, но за каждую вещь, за каждую книжку, за каждую денежку писали отчеты и, видимо, благодаря этой репутации, фонду, которому было всего два года, поверили и доверили. В итоге помощь, которую собрали слушатели «Серебряного дождя», была распределена именно нами. Мы тогда впервые придумали долгосрочные программы помощи, которые позволяют помогать не только здесь и сейчас, но и на протяжении многих лет, когда трагедия будет забыта.

Это, наверное, первый был этап, когда  фонд вышел в публичное пространство. Конечно, мы всегда подчеркивали, что эти программы реализует радиостанция «Серебряный дождь» при нашем содействии, потому что слушатели доверили не мне – какой-то Смирновой, а доверили ведущим и самой радиостанции, которая обещала, что все до копейки деньги будут переданы на помощь нуждаемся. Так и получилось, более того, директор радиостанции Дмитрий Савицкий из-за того, что тогда скакал курс доллара, все время докладывал свои средства, чтобы мы могли распределить именно ту сумму, которую объявили.

Программа работала очень долго, там было и страхование детей, и санаторно-курортное лечение спустя три года после трагедии, и выплаты детям, оставшимся сиротами, по достижению 18 лет. Это была очень серьезная работа и настоящая проверка на вшивость – меня, в первую очередь.

— То, что вы работаете абсолютно прозрачно – это общеизвестный факт, даже среди многих достойных фондов,  вы какие-то суперпрозрачные.  Но меня интересует немножечко другое. Было ли тогда ощущение технологического прорыва? Выхода на программный уровень?

— До Беслана, конечно, никаких программ мы не разрабатывали. Я брала из каких-то газет нуждающихся, и мы им отправляли вещи,  брала у «Русфонда» детей, которым мы могли помочь.  Мы не умели проверять, мы не умели составлять программы, мы не умели просчитывать, сколько что стоит. Участие в программе после трагедии в Беслане научила нас многому. В итоге, мне кажется, уникальные программы были придуманы тогда. И именно это стало прорывом и дало нам понимание, что можно помочь, просто оплатив операцию, а можно вложить деньги в долгосрочную страховку. И тогда ребенок, даже если он потерял кормильца, сможет, когда вырастет,  поступить в один из лучших вузов страны. И наши программы сработали.

– Это очень круто. Насколько я помню ситуацию в 2004 году, на самом деле, в плане какого-то опыта в секторе, опереться особо было не на что.

— Если честно,  это был самый сложный период моей жизни. Никто, конечно, нам помочь не мог в этом деле, кроме людей, которые просто говорили: мы рядом, и если что-то нужно, мы всегда будем с вами рядом, мы вас поддержим. Петя Гурвич, например, который занимался конноспортивным клубом для детей инвалидов, – к сожалению, его уже сейчас нет, — просто приезжал в фонд, когда я сидела со списками, садился рядом со мной, и мы вместе их смотрели и думали, как лучше поступить.

Об уроках

— А когда пришло ощущение, что кто-то еще работает рядом, на том же поле, что и ты?

— Огромную поддержку мне тогда оказал «Русфонд» с Львом Амбиндером, который меня многому учил. Сейчас они проводят тренинги, а тогда он просто рассказывал. Я люблю учиться. Например, наша стипендиальная программа не мной придумана. Я увидела эту программу у фонда Потанина и написала им письмо. Это был 2005 год, и я не особо рассчитывала, что меня кто-то примет в этом огромном фонде. И тут вдруг они мне назначили встречу. Я пришла, на встрече было человек десять, я сидела одна, и они мне рассказывали, как это работает в их фонде. Мы сделали программу совершенно по-другому, но урок был очень важный. Фонд Потанина поддерживает стипендиями лучших из лучших, помогает сильным стать более сильным.

А мы помогаем слабым стать сильными. Детям из малоимущих семей, детям, которые живут в станицах, селах, хуторах, деревнях, которые учатся на отлично, ходят с пакетиком в школу, но при этом имеют огромный талант и амбиции, просто встать на ноги.

То же самое с лечением: я училась у «Русфонда», я смотрела в Фонд помощи тяжело больным детям, я общалась с Галей Чаликовой, и так образовалась программа. Мы старались быть там, где еще пока никого нет. Такая взаимовыручка между фондами для меня и сейчас остается очень важной.

— Сейчас, кстати говоря, найти непаханое поле уже сложнее, но это не значит, что негде себя применить.

— Конечно. Мне кажется, еще есть тысячи историй, которые можно развивать, расширять, делать их более интересными, глобальными, особенно если ты в коалиции с какими-то другими фондами.

— Я как психоаналитик: я все время все копаюсь в прошлом. Если писать воспоминания, из серии: «Глава №1. Как все начиналось», ты вспомнишь кого? Я уже поняла, что Фонд Потанина, что «Русфонд». Какие имена еще мелькнут?

— Фонд тяжело больным детям при РДКБ Лины Салтыковой, пожалуй. Эти  фонды очень мне помогли в том, что не пришлось изобретать колеса для велосипеда. Я просто  пришла перенять опыт, и мне в этом не отказали.

О «Созидании»

– И все-таки фонд «Созидание» немножко особенный. Если кого-нибудь начнешь спрашивать, все говорят: фонд «Созидание» особенный. Хотя не все могут объяснить, что под этим имеют в виду. Но ты-то наверняка можешь, у тебя точно есть внутреннее самоощущение вашей особенности. Можешь попытаться сформулировать?

— Мне кажется, особенность нашего фонда не в огромном количестве программ, а, наверное, в отношении к каждому дарителю.

У нас они абсолютно на одном уровне – люди, которые передают 100 тысяч рублей, и бабушки, которые семь лет подряд приносят пачку памперсов. Это и есть благотворительность: каждый помогает чем может.

Кто-то проводит мастер-классы, кто-то предлагает нашим подопечным бесплатную платформу для обучения с лучшими преподавателями страны, на платформе учи.ру. Кто-то оплачивает стипендии, кто-то операции, кто-то приносит вещи, кто-то отрезает этикетки от вещей, которые нам передают торговые центры. Мы не делим людей – вот этот нам нужен, а вот этот нам не нужен. Для нас каждый жертвователь, каждый даритель – это друг фонда.

И в отчетности, наверное, особенность. Я мало знаю фондов, которые пишут отчеты за вещи, за книжки, а мне кажется, что если человек вместе с семьей отбирал дома игрушки для детей, ему крайне важно потом прочитать вместе с дочкой, с сыном, куда, собственно, они пошли, какому мальчику, какой девочке, в какой деревне.

— Вы не захлебываетесь? У вас же обороты-то уже огромные.

— Не захлебываемся. На самом деле, это не так много занимает времени, как кажется. Но я тебя уверяю, что те люди, которые когда-то принесли нам вещи и которые потом получили отчет, эти люди потом взяли стипендию, эти люди потом кому-то помогли в медицине, эти люди потом навсегда остались в фонде. Поэтому отчетность — это наш принцип. И это репутация фонда.

— Это то, что касается ваших отношений с донорами. А то, что касается, например, вашей позиции внутри благотворительного сектора? Сейчас наверняка уже кто-то мог бы и у вас поучиться. Приходят ли кто-то к вам советоваться?

— Да, к нам очень много приходят. Из очень крутого фонда «Вера» приходила девочка. Мы всегда говорим: просто сидите, делайте вместе с нами нашу работу и смотрите. Даже гранты люди выигрывают, чтобы приехать и поучиться, особенно из регионов. Мы их принимаем, но не проводим семинары, люди просто живут и работают в фонде. Мы их ставим отрезать этикетки, собирать посылки, они ездят вместе с нами в больницы, мы садимся все вместе на пятиминутки, где мы придумываем новые мероприятия, мы говорим о том, что мы хотели бы сделать, об успехах, и о том, где мы пока слабы, и где нам хотелось бы повысить коэффициент нашей полезности.

О дружбе и партнерствах

– Расскажи о вашем сотрудничестве с другими фондами. Какие форматы для тебя являются рабочими, какие нерабочими? Вот вы сначала входили во «Все вместе», потом вышли, но это совершенно не мешает нам общаться, что-то делать вместе, я уж не говорю про то, что не мешает сохранять дружеские отношения. Я уважаю ваш выбор. Я просто хочу понять, что для тебя рабочий формат взаимодействия между фондами, а что не подходит.

— Для меня неприемлема полуправда, для меня неприемлемо, если благотворитель думает, что он жертвует на одно, а получается не совсем так. Для нашего фонда приемлема только стопроцентная открытость, прозрачность, и вот эти вот ценности и репутация фонда. «Все вместе» начиналось как узкий круг, а потом очень разрослось, и мы потеряли личные связи со многими фондам. Мы не готовы были отвечать на вопрос: «А вот фонд вместе с вами, тоже входит во «Все вместе», что вы про него скажете?». А я ничего не могла сказать, потому что просто не знала. Мне это показалось неправильным.

— А скажи пожалуйста, без имен, я сейчас уже не говорю про «Все вместе», вообще в благотворительном секторе есть фонды, которые находятся для тебя в категории «нерукопожатности»? Я этот вопрос задаю всем, с кем разговариваю, не прошу назвать, я прошу просто односложно ответить: такие есть или таких нет?

— Таких полно фондов, к сожалению. Такие были и в 90-е годы, когда были  марафоны в пользу афганцев, такие есть и сейчас. Благотворительность – это такая стезя, на которой очень легко заработать быстрые деньги.

— Ну, не заработать – привлечь, наверное.

— Я думаю, что именно заработать, как зарабатывают те люди, которые ходят по электричкам, например.  Или известный всем нам фонд, где играл один пианист, — они реально заработали кучу денег.

Такие фонды есть, и они пользуются тем, что наработали другие фонды, они пользуются нашими знаниями, умениями,  они берут наш опыт и собирают деньги не хуже, а может быть, даже лучше. Но это разовые истории, один раз кактус зацвел, и больше он никогда не цветет. Потому что один раз люди поверили, но потом больше не поверят. Мне жалко, что люди верят в такие истории, потому что это деньги, которые могли бы пойти кому-то на помощь, а пошли неизвестно кому просто потому, что это было хорошо организовано.

Мой совет всем: перед тем, как помочь кому-то, поищите информацию, узнайте, что это за люди и действительно ли вы хотите им помочь. Потому что иногда такая помощь очень мешает, в итоге благотворительность откатывается на несколько шагов назад.

О доверии

– Согласна. Но это прямое мошенничество. А вот у нас периодически разгораются внутрисекторные дискуссии по многим вопросам. Ты можешь для себя как-то определить болевые точки, которые существуют сейчас в нашем поле, по поводу которых есть разногласия?

— Болевые точки – это отношение людей именно к благотворительным фондам. Мы должны работать на тетю Маню из продуктового магазина. Пришел к ней дяденька, сказал, что у него ребенок в больнице с лейкозом. При этом ребенок почему-то лежит в институте, где совершенно не лечат лейкоз, и бумажки он ей показал совершенно другие. Но она, такая добросердечная, решила тут же ему помочь. И цель у многих благотворительных организаций – донести до людей, что благотворительные фонды не едят ваши деньги, благотворительные фонды тщательно проверяют перед тем, как публиковать какую-либо информацию.  Ни один из тех людей, кто жертвует, не будет разбираться, входит в квоту та или иная операция или не входит. В моем понимании, в  идеале благотворительные фонды должны гарантировать, что все, что они делают проходит через огромное решето проверок. Можно ли получить квоту или нельзя получить квоту? Родители малоимущие или могут сами оплатить? Действительно ли ребенку нужна такая операция или это родители решили? Также со стипендиями: мы все проверяем — начиная от того, насколько семья малоимущая, и заканчивая всеми оценками, дополнительными грамотами, которые ребенок нам присылает. Благотворительные фонды должны стать гарантом того, что этому человеку нужна помощь.

— По существу я с тобой абсолютно согласна, но возникает вопрос технологии. Как ты думаешь, есть ли у нас сейчас, внутри нашего сектора, какой-то внутренний запрос – на какой-то стандарт, я не знаю, на какой-то документ, декларацию как знак качества, грубо говоря? Может быть, нужна стандартизация? А может быть, не нужна, потому что всех зарегламентировать тоже тяжело?

— Мы не заставим всех под одну гребенку работать. Конечно, должен быть экспертный совет врачей, у нас он есть. Но даже тут мы проходим через многие преграды, потому что один доктор считает, что так, а другой – что так. Это огромная проблема, но сейчас с фондами, которые занимаются, например, одной из самых сложных проблем – ДЦП, с «Правмиром», с Помоги.Орг, с фондом «Предание», мы работаем приблизительно по одной системе. А именно: не потакать решению родителей, а оплачивать тот или иной центр, где ребенку реально будет оказана помощь, только после экспертного заключения врачей.

О стереотипах в благотворительности

— То есть таких трескучих деклараций в пустоту не писать, но как-то сверяетесь, так? На нашем «сиротском» поле так и получилось. Вы же  тоже работаете с детскими домами. В какой-то момент мы тоже стали сверять часы и, например, отказывать корпоративным волонтерам, которые хотят ехать в детский дом с праздниками.

– Да, «поехать поиграть с детками» — это не к нам. «Детки» — это первый показатель для меня, вот это: «Я хочу помогать деткам». Хотя, возможно, мы с тобой предвзято относимся, потому что уже наелись этого. А людей, которые хотят помочь,  надо просто направить в правильное русло. Вот  мне еще нравится история – от людей обеспеченных: отвезите моих детей в детский дом, пусть они посмотрят, как там они живут. Да прекрасно они там живут. При плазменных телевизорах, при смартфонах, при отличном преподавании в школе и помимо школы, при хорошем питании, они ухожены, обуты, одеты, у них огромное количество развлекательных и досуговых интересов. Но просто у них нет мамы и папы, и это никак не покажешь, они не будут садиться и плакать, что им плохо. Эта история – показать детей, которым тяжело, это настолько неграмотная позиция… Надо учить людей, объяснять им.

— Мы же знаем с тобой, что у людей, которые первый раз погружаются в тему, чаще всего  одни и те же стереотипы выскакивают. Другое дело, что кто-то прислушивается и меняет свою позицию, а кто-то упорно держится за желание дарить детям плюшевых медведей.

— Конечно. «Ах вы не хотите? Дайте мне тогда другой фонд!» И я тебя уверяю: они найдут другой фонд, вот именно в этом проблема. Если бы они в нашем секторе не нашли такого фонда, который бы разрешил им отвезти трехметрового мягкого плюшевого медведя в дом ребенка, тогда было бы отлично, а они находят.  Значит, в нашем секторе есть проблемы.

— Думаю, ты абсолютно права. Дело даже не в членстве или в нечленстве в каких-то организациях, просто все равно мы должны сверять часы. Потому что есть какая-то синергия того, что мы делаем.

— Мы прислушиваемся  друг к другу, и, при этом у нас могут быть разные мнения. Например, я очень уважаю Лену Альшанскую, ее предложение вместо подарков детям дарить им обучение — это очень правильное предложение. Но существуют исключения. Мы дарим, например, детям подарки на новый год. Не планшеты, не  телефоны. Но если ребенок занимается музыкой, и ему нужна флэшка USB для того, чтобы прослушивать, как звучит его голос, мы ему ее подарим.

– Но это известный вам ребенок, и, наверное, даритель тоже конкретный.

— Конечно. Или акция «Дети вместо цветов».  Все эти «вместо», «против» — не работают. Всегда есть какие-то исключения, когда ты скажешь: а этому ребенку лучше вот так. И тебе скажут: «Но вы же говорили, что так нельзя»?. Но ты же можешь точно ответить на вопрос почему. Потому что каждого адресата, который получает помощь, мы знаем лично. Вот  ты задала вопрос про манифест, про общую историю. Она, конечно, крута, когда ты пишешь против. А когда ты пишешь что-то единое, то всегда найдутся подприказы, дополнительные соглашения, которых будет такое количество, что саму идею, то, что мы с тобой предлагаем, сведут на нет.

О сообществе

— У меня в последнее время одна метафора возникает. Кто-то рассказывал прекрасную историю про санаторий еще в советские времена, где главврач сказал: «Не надо мне дорожки асфальтировать. Посмотрим, где люди протопчут, там плитку и положим». Видимо, сначала надо понять, как оно работает, потом можно что-то попытаться зафиксировать. Ведь если изрядное количество людей, не самых глупых, на собственном опыте приходят к сходным выводам, скорее всего, оно так и есть.  А детали да, их много. Я согласна, я с этим очень согласна.

— Да, за последнюю неделю или две, кажется, я минимум с десятью фондами встречалась. Я совершенно не стесняюсь поехать, например, в «Веру», не стесняюсь спросить что-то у Сарры Нежельской, у Володи Берхина, у Ани Даниловой. Меня не коробит показаться некомпетентной в тех вопросах, где я действительно пока еще некомпетентна. Ты не должен проходить какие-то многолетние курсы для того, чтобы понять, ты делаешь правильно или неправильно, ты можешь просто спросить. К этому списку прибавлю Лену Альшанскую, Лену Береговую, Машу Хадееву, Татьяну Викторовну Краснову, Лену Грачеву – я все время  с ними на связи, я все время что-то спрашиваю. И они у меня спрашивают.

— Это дорогого стоит, то, что ты сейчас говоришь. Потому что огромное количество людей – не только в благотворительности, везде, точно знают, как все надо делать.  И вот что интересно, с большинством из тех, кого ты назвала, я уже разговаривала. И когда возникает вопрос – назовите, условно говоря, свой круг, мы так друг друга и называем. Что, с одной стороны, конечно, хорошо. А с другой стороны, возникает вопрос: а вот племя молодое, незнакомое, мы готовы ему открыться?

— Я хожу в племя молодое, незнакомое. Например, недавно была в фонде Рыбакова – прекрасно. Посмотрела, как работают на новейших технологиях, и это, возможно, когда-то во что-то выльется. Ты смотришь, ты прислушиваешься.  Алешковского читаешь, пользуешься платформой, хотя тебе, может быть близок или не близок его подход. Лида Мониава. Ты ее обожаешь, ты ее читаешь все время, но, возможно ты, как она, никогда не поступишь. Ты видишь, что это круто работает, но в твоем лично фонде это просто опыт, который ты взяла, но применила по-другому.

— Мне кажется, это  правильнее, чем, когда приходят новые люди, смотрят, что было до того и говорят: сейчас мы все забыли, сейчас мы все будем делать по-новому. А все-таки хотелось, чтобы хорошее оставалось и прибывало и не обнулялось каждый раз…

— И таких много, которые действуют по принципу «все дураки, а мы умные». А у всех свой опыт. В том числе, это касается технологий. Мы чего-то не знаем, а они уже это знают и прошли. И мне не надо проходить весь тот путь, который они прошли, для того, чтобы эти знания получить. Для них совершенно не зазорно подарить мне продукт, который они уже создали.

Это такое доверие между фондами, которое очень, очень важно. А твоя эффективность зависит от того, насколько ты полученные знания просто применишь к делу, вот и все.

О важных событиях

— Еще вопрос, который всем задаю. Если брать последние пару лет, назови какое-то событие или проект, который, как тебе кажется, выстрелил, что обрадовало?  

— Я считаю, что «Нужна помощь» — это шикарный стартап. Мне нравится, что это не просто фонд для себя, а это фонд, который позволяет организовывать благотворительные проекты других фондов. Я, конечно, могу отметить нашу «Смородиновую вечеринку», которая просто выстрелила в прошлом году. И премию мы получили «Лучшее мероприятие года», это было  такой крутое, красивое событие, где мы собрали кучу денег – более двух миллионов, просто продавая пирожки и банки. Но дело не в этом. А дело в том, что, имея уже такое крутое событие, можно было бы им и попользоваться дальше. Но в этом году, благодаря нашим попечителям, которые зачастую делают мероприятия сами, в частности, Татьяне Лазаревой, смородиновая вечеринка пройдет совершенно в другом формате. Мы можем потерять в деньгах, но мы хотим делать все время что-то новое, необычное и для разного класса людей. Мы сейчас не понимаем, получится у нас или не получится, и идея мне казалась сначала сомнительной, но чем дольше я об этом думаю, тем больше думаю, что в сентябре многие услышат про это мероприятие.

— Это был спойлер.

— Да.

— А правильно ли я тебя слышу,  что благотворительность — это не просто возможность кому-то помочь и сделать что-то хорошее. Это еще и потрясающий полигон для развития собственных креативных способностей?

– Да!! Мы сами растем, профессионализируемся. Я вот не просто директор фонда, я еще и фандрайзер, у меня в неделю по семь, восемь, а то и десять встреч. И я буду не я, если в этих крупных банках, корпорациях, кто-то, послушав меня, не скажет: а вы у нас не хотите поработать? Это говорит о том, что ты профессионал. Это не говорит о том, что тебя можно переманить, потому что уже все знают, что нет. Но это как раз интересно с точки зрения, во-первых, твоего эго, во-вторых, твоей самооценки.

Ты обладаешь огромными знаниями, ты умеешь хорошо делать свою работу, ты готов к новому, ты готов работать в стрессовых ситуациях и в совершенно непонятном режиме. И таких немного.

Хорошие сотрудники благотворительных фондов могут работать во всех областях, потому что они креативны, профессиональны, они честны, они открыты, они коммуникабельны, у них огромное количество знаний и умений. Поэтому ты права, это лучшее, что нам подарила жизнь – возможность работать в благотворительном фонде.

— Мне кажется, мы здорово поговорили, много обсудили. Сейчас хорошая точка, на которой можно закончить. Но может быть, ты хочешь добавить что-то?

— Хочу. С самого начала нам очень повезло с попечительским советом, и как раз наша прозрачность, открытость и честность и привлекала людей. В начале в попечителях  было четыре бизнесмена. Как мы называем, отца основателя. Они  взяли на себя все орг. расходы фонда. Потому к нам примкнули Татьяна Лазарева и Михаил Шац, которые огромное количество добрых дел сделали для фонда.

Потом Александр Пушной и Наталья Синдеева, потом еще два бизнесмена, Наринэ Абгарян, Юрий Михайлович Рост. У меня есть настоящих двенадцать столпов, столбов, слонов, китов, на которых держится фонд.

Фонд – это люди, которые тебя представляют. И ты ни в коей мере не можешь их подвести, не можешь ударить лицом в грязь, потому что за тобой стоят люди с огромной репутацией, с огромным опытом, с огромными знаниями и умениями. Если они ассоциируются с фондом «Созидание», мы ни в коей мере не можем сделать что-то, что им будет во вред.

В августе Елена Смирнова стала двукратной чемпионкой мира по прыжкам в воду в категории Masters на чемпионате мира по водным видам спорта в Будапеште.«Не думала, что буду первой, но очень старалась. Год тренировок. Два дня напряженных соревнований. Очень достойные соперники», — написала Смирнова в своем аккаунте в Facebook. 

«Филантроп» присоединяется к поздравлениями. Поздравить Елену Смирнова можно также с помощью пожертвования в пользу фонда «Созидание».