1 декабря — Всемирный день борьбы со СПИДом. По официальным данным Минздрава, в России с ВИЧ-инфекцией живут свыше 900 тысяч людей, а научный центр Роспотребнадзора говорит о миллионе и более человек. Почему профилактика не работает и как это исправить, в интервью «Филантропу» рассказал Игорь Пчелин, руководитель фонда борьбы со СПИДом «Шаги». В этом году фонд отмечает пятнадцатилетие.

Игорь Пчелин

— Когда я была подростком, про День борьбы со СПИДом говорили везде: в журналах, по телевизору, в школе. Как сейчас? Меняется статус этого дня в России? 

— Он становится менее важным. Десять лет назад было больше внимания и со стороны Минздрава, и от СМИ, и от общественных организаций.

— Как вы это объясняете?

— Во-первых, тема ВИЧ-инфекции уже набила всем оскомину. Во-вторых, основной движущей и мотивирующей силой этого дня было сообщество, сейчас оно немного успокоилось, так как есть лечение. Это больше не борьба за жизнь. Такая тенденция есть во всём мире, не только в России. Сейчас этот день отмечается скорее «для галочки», ни смысла, ни духа этого дня уже не соблюдается.

— Означает ли это, что проблема ВИЧ/СПИДа стала менее острой? 

— С одной стороны — химическая промышленность и научное сообщество разрабатывают и производят новые препараты. Сейчас мы уже говорим, что умереть от ВИЧ-инфекции просто стыдно, потому что есть лечение. Но если смотреть на распространение ВИЧ-инфекции в мире, особенно в Восточной Европе и Центральной Азии, надо сказать, что тут далеко до стагнации. Вирус вышел в общую популяцию, остановить его теперь будет очень сложно, практически невозможно.

— Что значит «вышел в популяцию»? 

— Раньше считалось, что ВИЧ-инфекция на 80–90% локализована в уязвимых группах, таких как секс-работники, потребители инъекционных наркотиков, мужчины, практикующие секс с мужчинами (МСМ). Действительно, основная концентрация была там. Но при этом программы профилактики на них практически не распространялись, всё было нацелено на общее население — брошюру выпустить, баннер повесить. А в работе с уязвимыми группами нужен особый подход. В общем, 3-4 года назад эпидемиологи начали регистрировать резкий всплеск ВИЧ-инфекции среди людей, которые не принадлежат к этим группам. Это и значит, что ВИЧ-инфекция ушла в популяцию.

— Как это происходит? Объясните на примере.

— Грубо говоря: молодая девушка встретилась с парнем, любовь-морковь, но парень — потребитель инъекционных наркотиков, у него ВИЧ-инфекция и вирусный гепатит. У них происходит сексуальный контакт без предохранения, она инфицируется. Так как в России наркозависимых о-очень много, то это уже стандартная ситуация.

Это слайд-шоу требует JavaScript.

О тестах, лекарствах и рисках

— Сколько времени обычно проходит со дня заражения до дня узнавания?

— ВИЧ-инфекция — очень коварная. Она устроена так, чтобы человек максимально долго не знал о ней. Если человек простудился, то у него нос заложен — и сразу всё ясно. У ВИЧ-инфекции нет специфических симптомов. И вместе с тем есть так называемый период окна, когда иммунитет человека ещё не сработал, антитела к вирусу ещё не выработались. А тест на ВИЧ-инфекцию определяет именно наличие антител, и раз их пока ещё нет, тест отрицательный. Современные тесты способны определить наличие вируса через полтора месяца после заражения. Но в эти полтора месяца вирусная нагрузка в организме — огромная, вирус очень активен. В этот период — самый большой риск заражения других людей.

Это слайд-шоу требует JavaScript.

— Какой есть способ защититься в «период окна»? Вот был незащищённый контакт, есть подозрение, что произошло заражение, но тест делать бессмысленно — как в таком случае быть? 

— Есть постконтактная профилактика. Конечно, наш организм борется с вирусом, и ему можно и нужно помочь. Для этого используются те же препараты, что для лечения ВИЧ-инфекции, они не дают размножаться вирусу. На постконтактную профилактику отведено очень короткое время: 72 часа. Через 72 часа принимать препараты бесполезно. Причём чем ближе к исходу 72 часов, тем меньше шансов, что эта терапия поможет.

— Как купить препараты для постконтактной профилактики? Они продаются просто в аптеке? 

— Теоретически человек должен пойти в медицинское учреждение и сказать: «У меня произошёл опасный контакт, прошло 6 часов после этого». Ему вроде как должны выписать рецепт. Но сейчас по российским стандартам, законам и рекомендациям лечения так не происходит. Врач не имеет права выписать рецептурные лекарства. На практике люди идут в коммерческие клиники, там получают рецепт, а потом покупают препараты в аптеках. В аптеках они есть.

— Это дорого?

— Месячный курс постконтактной профилактики стоит примерно 3–5 тысяч рублей, в зависимости от препарата.

— Что ещё медицина придумала в последнее время для профилактики ВИЧ-инфекции? 

— Есть ещё доконтактная профилактика (её также называют ПрЕП или PrEP. — Прим. ред.). Условно говоря, пригласили на вечеринку, там будет 20 человек и море алкоголя, мало ли что… В таком случае можно заранее начать принимать медикаменты. Но тут есть масса рисков и ограничений. Во-первых, доконтактная профилактика никак не защищает от других инфекций. Там, где активно её продвигают, уже зафиксированы вспышки, например, сифилиса и гонореи. Во-вторых, доконтактную профилактику должен назначить врач, обязательно нужно сдать анализы, так как некоторые препараты влияют на работу почек. В-третьих, нужно пить лекарства строго по схеме. И конечно, нужно удостовериться, что у человека нет ВИЧ-инфекции, сделать тест несколько раз — мы же знаем про «период окна». Если человек, у которого уже есть ВИЧ-инфекция, начнёт доконтактную профилактику, у него может выработаться резистентность и к современным препаратам. Это огромный риск.

— В чём именно риск?

— Я был в Бразилии в 2000 году, в этой стране огромное количество людей с ВИЧ-инфекцией умирали, там не было доступных препаратов. Те, что были, стоили очень дорого, их не могли себе позволить ни сами люди, ни государство. Что сделала Бразилия? Она нарушила патентное право и начала выпускать дешёвые препараты. Так она обеспечила терапией практически всех людей — около 120 тысяч человек. Но власти не позаботились о приверженности, то есть о том, чтобы каждый человек регулярно, без перерывов принимал эту терапию. В результате через три года в Бразилии была тотальная резистентность к этим дешёвым препаратам, а других странах её не было. В итоге эти люди начали умирать. А те, кому они передали ВИЧ-инфекцию, получили её уже в форме, устойчивой к имеющейся терапии, и их нечем было лечить.

— Мы сейчас говорим с акцентом на передачу вируса половым путём, а что с другими способами, например через инъекционные наркотики? Уменьшается количество таких случаев?

— Доконтактная и постконтактная профилактика действует на все виды и способы передачи. Инъекционный путь заражения превалировал у нас больше 10 лет, сейчас есть явная тенденция снижения. Это связано в первую очередь с изменением технологий употребления наркотиков. Но мы всё равно говорим, что наркотические средства ассоциированы с заражением ВИЧ-инфекцией. Например, человек принимает наркотики не инъекционным способом, а потом занимается сексом без презерватива и получает или передаёт ВИЧ-инфекцию. Поэтому внимание к наркопотреблению до сих пор высоко, и оно не будет снижаться. Просто технологии и пути профилактики будут другие.

— Как распространение ВИЧ-инфекции связано с миграцией? 

— Это больная тема. У нас есть единственный в России проект, который работает с тремя группами секс-работников: женщины, МСМ и трансгендерные люди. В последних двух категориях очень много мигрантов. Поражённость ВИЧ-инфекцией там огромная — 40–50% от ключевой группы.

Вообще, Россия во всём регионе, если так можно сказать, самая ВИЧ-положительная. Мигранты не привозят, а увозят ВИЧ-инфекцию из России в свои страны. Страны в Средней Азии бьют тревогу. Недавно был случай: во время рутинного обследования на одной квартире — положительный тест у секс-работника. Мы начинаем говорить, я пытаюсь убедить его встать на учёт, принимать лечение. А он отвечает: я не могу, мне через 10 дней домой, мама меня женит, и я сюда вернусь, только когда жена забеременеет. А у него ВИЧ-инфекция! Он заразит свою женщину. Дай бог, чтобы она узнала во время беременности и начала принимать терапию. А если нет?

Это требует межгосударственного взаимодействия на уровне правительств. Например, одно государство будет оплачивать затраты на лечение во время пребывания своего гражданина в другой стране. Может быть, какие-то временные страховые полисы… не знаю. Как сейчас можно убедить человека пойти лечиться в платную клинику, если он каждую копейку домой отправляет? Как заставить сдать официально анализы, если при положительном результате для него закроются все кордоны, он не вернётся в Россию, а его работа тут десять человек дома кормит? Если мы не найдём для таких людей бесплатную терапию, они ничего принимать не будут.

Жизнь «с открытым лицом»: почему нам важно больше знать о ВИЧ

О детской ВИЧ-инфекции

— А что касается вертикальной передачи вируса, то есть от матери ребёнку, насколько сейчас остро стоит эта проблема? 

— У нас в 98% случаев рождаются отрицательные дети у ВИЧ-положительных женщин. В этом смысле мы чуть ли не впереди планеты всей, в том числе благодаря наследию Советского Союза — системе мониторинга беременных женщин, потому что у нас чуть ли не обязанностью каждой женщины при беременности было трижды сдать кровь на ВИЧ/ЗППП. Исключения приходятся на женщин, которые не попадают в медицинский мониторинг: нелегальные мигранты или те, кто сознательно избегает медицинских учреждений, рожает дома и тому подобное.

У нас беременной женщине — «зелёный свет» во всех СПИД-центрах: даже если есть какие-то проблемы с документами, регистрацией, беременную возьмут на учёт и начнут лечить сразу. Есть специализированные роддома в каждом регионе. В Москве это роддом ИКБ 2 на Соколиной горе. Некоторые говорят, что это дискриминация. Но я так не считаю — там работают узкопрофильные специалисты, которые просто не везде есть.

— Давайте ещё раз скажем специально для беременных женщин, которые каждый триместр сдают кровь на ВИЧ-инфекцию и возмущаются: «зачем так часто, я же только недавно сдавала!». 

— Тест на ВИЧ-инфекцию во время беременности можно воспринимать как шанс защитить ребёнка от серьёзного заболевания. ВИЧ-инфекцию можно получить и во время беременности, не обязательно только до зачатия или во время него. Беременные женщины тоже занимаются сексом. Даже если с любимым мужчиной, но вдруг он сходит налево? И к тому же помним про «период окна».

К сожалению, даже если рождается ВИЧ-отрицательный ребёнок, мать может заразить его через грудное молоко. Надеюсь, что в ближайшие годы медицина сможет решить и эту задачу, но пока женщинам с ВИЧ-инфекцией запрещено грудное вскармливание — очень высок риск.

— То есть у нас есть все шансы увидеть резкое падение числа ВИЧ-положительных детей? 

— Да, и это уже происходит, если смотреть на данные за последние 15 лет. У детей, кстати, при диагностике ВИЧ-инфекции тоже есть «окно», но наоборот — тесты показывают ложно-положительные результаты. Детям передаются антитела матери, но при этом самого вируса может не быть. Обычно ребёнка снимают с учёта через полтора года после рождения.

От Калининграда до Владивостока: кто и как в России помогает женщинам

О глобальных целях и трёх типах профилактики

— Правильно я понимаю, что у нас в случае с беременными женщинами, по сути, работает программа «90-90-90»? Насколько она вообще выполнима в масштабах страны?

— Я, может быть, скажу крамольную вещь, но я просто ненавижу эти невыполнимые лозунги. Да, может быть, как общая цель десятилетия — это хорошо, но нужно её раскладывать на составляющие. Среди беременных мы достигли «90-90-90», но среди других групп населения — нет.

У нас только по официальным данным из государственного бюджета выделяются деньги более чем на 30 миллионов тестов. Плюс столько же — 40–50 миллионов тестов — у фондов, коммерческих клиник и тому подобных. То есть практически половина взрослого населения у нас вроде бы тестируется. Но даже если мы протестируем 90% общей популяции и там у нас вирус исчезнет, но не будем работать с уязвимыми группами, у нас останется «депо», которое будет постоянно поставлять ВИЧ-инфекцию в популяцию. К великому сожалению, именно в этих ключевых группах у нас тестируется самое маленькое количество людей.

— Фонды и проекты, занимающиеся ВИЧ/СПИДом, довольно долго и настойчиво пытались разрушить стереотип, что ВИЧ/СПИД — это проблема, грубо говоря, наркоманов и секс-работников. «СПИД касается каждого из нас» и так далее. Вы же сейчас говорите, что корень проблемы всё же именно в этом месте. Мне кажется, это нетипичная и непопулярная позиция, нет? 

— «ВИЧ касается каждого» — это было направлено на снижение стигмы по отношению к ВИЧ-положительным людям. Но мы сейчас немножко о другом говорим. Эта кампания была направлена на первичную профилактику, на всё население в целом. Сработала она? Нет! Доказательство — у нас ВИЧ-инфекция в общей популяции.

— Что значит «первичная профилактика»? Какие ещё бывают? 

— Это касается любых заболеваний, не только ВИЧ-инфекции. На тренингах мы разбираем вообще вымышленные инфекции. Первичная профилактика направлена на всё население. Началась эпидемия, и, как в голливудских фильмах, поехали машины с громкоговорителями по улицам: «Не выходите из дома! Мойте руки! Срочно обращайтесь к врачу». Билборды, реклама, брошюры, листовки — это всё первичная профилактика.

Потом выясняется, что некоторые люди более подвержены этому заболеванию, легче заражаются, тяжелее его переносят — так выявляются ключевые группы. Практически всегда люди из этих ключевых групп боятся, что раз они такие, то на них начнут охоту. Они начинают скрываться. Здесь большую роль играет сообщество — те, кто уже заразился, пережил её на своём опыте. Таким людям доверяют. Это вторичная профилактика — убедить тех, кто в группе риска, пройти обследование, принимать меры предосторожности.

Третичная профилактика направлена на людей, которые уже заразились. В этом случае нужно сделать так, чтобы заболевание не передавалось дальше, убедить их лечиться и соблюдать меры предосторожности.

У нас обычно, когда речь заходит о программах профилактики ВИЧ/СПИД, все останавливаются на первом уровне — это простая и понятная модель. Для вторичной профилактики нет стандартного набора действий, там к каждой группе нужен свой подход. Третичной профилактикой у нас практически никто не занимается: выписали таблетки — и хватит.

Это слайд-шоу требует JavaScript.

О роли НКО и государства

— Давайте тогда поговорим про вторичную профилактику. Почему ею не занимается государство? 

— Это тяжёлая работа — в основном в полевых условиях. Сотрудники НКО — сумасшедшие, в хорошем смысле этого слова. Они хотят получать новые знания, данные, проводить перекрёстные скрининги и мониторинги, есть азарт найти новую группу, достучаться, найти подход. На появление новых наркотиков — спайсов — в своё время первыми среагировали НКО, начали звонить в наркологию, рассказывать… Государство — это умеренность и консерватизм. Врачи-эпидемиологи и медперсонал государственных клиник — они чего-то не умеют, где-то у них нет времени или возможностей. С секс-работниками нужно работать ночью, на трассах — кто поедет?

— Вы и поедете.

— Да, но монополия на работу с ВИЧ-инфекцией принадлежит государству. Поэтому, конечно, очень радостно, что несколько лет назад государство стало поворачиваться в сторону НКО. Но, к сожалению, пока по-прежнему считается, что НКО менее профессиональны и должны работать бесплатно. Это не так. Во многих вопросах у некоммерческих организаций больше опыта и возможностей, чем у государства. И конечно, мы не можем работать бесплатно, потому что профессионализм стоит денег, консультантам нужно платить зарплату. У волонтёрства есть граница применения, не в каждом вопросе можно положиться на волонтёров. Зарплаты, содержание машины для аутрич-работы — всё это стоит денег. С финансированием у НКО, занимающихся темой ВИЧ-инфекции, довольно сложно. И мы не исключение. После ухода последнего Глобального фонда по борьбе со СПИДом из России в 2018 году большинство организаций впали в спячку: они формально существуют, сдают нулевые балансы, но фактически не работают.

— Как сейчас устроено взаимодействие с государством в финансовом плане? 

— Мы пока находимся в каком-то вакууме: государство вроде сказало, что готово финансировать НКО, но механизмов нет. Президентские гранты не позволяют выстраивать долгосрочную постоянную работу, они скорее напоминают стипендии. Оптимальным был бы формат социального заказа, но его в России пока нигде нет.

Сейчас государство объявляет аукцион, тендер или конкурс, например на тестирование 500 потребителей инъекционных наркотиков на ВИЧ-инфекцию. Выигрывает, допустим, НКО. «Допустим» — потому что есть дырка в ФЗ 44 «О госзакупках», где НКО приравнена к малому бизнесу, поэтому выигрывают чаще всего ООО, которые потом за копейки нанимают НКО на субподряд.

Но даже если НКО выиграла — это годовой контракт, со всей бюрократией, отчётами и так далее, — реальная работа ведётся три месяца, максимум полгода. Пусть даже по такой системе, но нужны более долгие контракты, которые позволят работать циклично. Наш проект профилактики среди секс-работников идёт уже пять лет. За это время нам удалось снизить поражённость ВИЧ-инфекцией среди них с 9,6% до 3,2%.

Кто, как, кому и почему помогает в России: данные нового исследования фонда «КАФ»

— Как вы это отслеживаете? 

— Было исследование на старте в 2014 году. Сейчас мы проводим рутинные тестирования. У нас довольно большой охват — более пяти тысяч уникальных секс-работников мы тестируем ежегодно в Москве. По предварительным подсчётам, в Москве и области — 30–45 тысяч секс-работников. На некоторые точки мы пока не можем выйти.

— Почему?

— Салоны не идут на контакт, боятся. Уличные точки, во всяком случае в Москве, мы охватили практически все.

Про аутрич

— В Москве ещё осталась уличная проституция? 

— Да, есть такие точки, про них нужно знать. Мы глубоко очень погружены в эту тему, мы знаем, где и как искать, у нас есть активисты среди сообщества секс-работников. Мы работаем и в ближайшем Подмосковье — до 50 км от МКАД.

— Расскажите про аутрич-работу фонда «Шаги»? Вот вы едете по дороге — и тут…

— Аутрич — это любая работа «в поле», не только трасса. Если говорить про трассу, надо сказать, что у нас есть мобильный пункт — автомобиль. В нём — три работника и водитель. Обязательно все проходят инструктаж, у нас есть рации, отходить от машины запрещено. У нас есть униформа, в машине — все документы, у нас подписаны соглашения с большинством профильных госучреждений.

Старые точки мы знаем и едем прямо туда. С новыми так: видим — «маячок» стоит. Это в фильмах показывают блондинку в чулках и короткой юбке, а сейчас совершенно не так — стоят бабушки, чтобы не привлекать внимания. У нас глаз намётан, мы понимаем, что это «маячок». Подъезжаем, говорим, что мы такая-то программа, у нас презервативы бесплатно, тесты, вызовите охранника, чтобы он посмотрел нашу машину. Они связываются по рации с охраной, потом рассказывают дорогу до точки. Мы приезжаем, ставим машину так, как просят охранники, и потом к нам девочки по очереди приходят, мы общаемся, тестируем, выдаём презервативы, лубриканты.

— Если клиенты приезжают в это время, как реагируют? Было такое, что тестировали клиентов?

— Да, и клиенты тестировались, и охранники, и полиция. Если облава — девочки врассыпную в лес, а мы со своим автобусом стоим. Показываем документы, и вопросов к нам обычно нет — полицейские могут попросить тест или презервативы, с этим нет проблем.

Один раз только был треш, это когда мы попали в национальную мусульманскую облаву. Мы и не знали, что такое бывает. Это какой-то карательный отряд, они избивают женщин, занимающихся проституцией. С ними было очень тяжело: они плохо говорили по-русски, и доказать им, кто мы такие и что здесь делаем, было очень сложно. Кое-как одна девочка смогла объяснить, но в нашу сторону тоже кричали: «Пусть они сдохнут» и такое прочее. Всякое бывает.

— А если не на трассе, а в салонах, как тогда? 

— Стараемся договариваться. Были случаи, когда нас в салон не пускали, но выпускали девочек к нам в машину по одной. Если заходим в салон, то обычно утром-днём. Каждый работник знает правила салона и как себя вести, у него тоже униформа и пакет документов.

Про «Шаги»

— Сколько сейчас человек работает в «Шагах»?

— У нас четыре штатных сотрудника, шесть человек работают по договору ГПХ и около 50 волонтёров. Это очень мало, но мы не можем нанять больше. Я хочу, чтобы люди получали достойные зарплаты, а не смотрели одним глазом в сторону на другую работу. Когда человек работает на двух-трёх работах, теряется внимание и качество, бывало, что приходилось здесь ограничивать количество задач или отстранять тех, кто начал подрабатывать. Не из-за ревности — «только у нас или нигде!», а просто качество начало хромать. Многое делают волонтёры, особенно волонтёры из сообщества и уязвимых групп.

У нас очень сейчас сложный период, речь идёт даже о закрытии, мы не знаем, что будет весной. Но все оптимисты, все наши сказали: «Если мы можем закрыться, давайте оторвёмся сейчас на все сто, порвём все мышцы, но сделаем так, чтобы потом было просто не стыдно!» За это ребятам огромное спасибо! Сумасшедшие в НКО работают, реально сумасшедшие (смеётся).

— У вас есть фандрайзер, который решает проблему финансирования?

— У нас нет фандрайзера. Фандрайзеру нужно платить. Фандрайзер — один из самых дорогих сотрудников в организации.

— Это распространённая проблема. Но хороший фандрайзер — он и на зарплату себе найдёт. 

— Да, но найти сильного фандрайзера тоже непросто. Конечно, мы пишем заявки на гранты, в том числе на президентский. Наш минимальный операционный баланс — это 20 миллионов рублей в год. Программа для секс-работников в Москве — ещё 10 миллионов рублей в год. Сложно собрать это всё проведением благотворительных акций. Но мы работаем в такой области, которая финансируется по остаточному принципу: если на одной чаше весов — больные дети, а на другой чаше весов — наркоманы и проститутки, кому отдадут предпочтение? Поэтому мы ждём всё-таки от правительства Москвы формата некоего социального заказа.

— Сколько людей за год получают помощь «Шагов»?

— 30–40 тысяч человек, иногда — 50 тысяч. Это разные типы помощи: консультирование, сопровождение, обучение, тестирование и так далее.

– Можете по шагам описать, что происходит с человеком, который узнаёт, что у него ВИЧ-инфекция, и обращается в фонд? 

— Конечно, важна стадия, на которой к нам обратились. Но если говорить усреднённо — человек делает тест у нас или в клинике-партнёре, где опять же рекомендуют обратиться к нам, а дальше мы изучаем его задачу и, как стрелочники, перенаправляем человека туда, где ему помогут. В первую очередь уговариваем человека встать на учёт в СПИД-центре. Это в его же интересах — можно как минимум по ОМС проходить обследования, которые в коммерческих центрах будут стоить довольно дорого. А дальше у нас есть много возможностей, чтобы решать конкретные задачи. Назначили терапию — работаем с мотивацией и приверженностью; нужно избавиться от зависимости — найдём способ, как это сделать; нужно вылечить ИППП — найдём врача. У нас есть разные консультанты, группы взаимопомощи, причём тоже разные: есть для женщин, для наркозависимых, для МСМ, для анонимных ЛГБТ и так далее. Иногда бывает, что ничего не нужно, человеку достаточно, чтобы с ним поговорили.

Мы работаем по принципу «открытой двери». На консультации у нас может ничего не получиться — но если мы оставили в конце для человека «открытую дверь», то у него есть возможность вернуться, и он вернётся, когда ему потребуется.

— ВИЧ-отрицатели — это большая проблема?

— ВИЧ-отрицатели будут всегда. Есть люди, которые отрицают онкологию, туберкулёз, всё что угодно. Если у человека нашли вирус, а он ВИЧ-отрицатель, тогда он становится жертвой. Обидно, что такое решение принимается не с холодным разумом. Но переубедить отрицателей крайне сложно, поэтому мы чаще всего таких людей отпускаем. У нас есть правило: мы не навязываем помощь, мы не «причиняем добро». В конце концов, у каждого человека есть право умереть. Но мы должны оставить открытой дверь, если он передумает или если ему понадобится помощь.

— Мы когда-нибудь победим ВИЧ-инфекцию? 

— Думаю, вакцинация победит. Серьёзно исправить ситуацию может только вакцинация. Потому что всё остальное лежит в области поведения — с этим невозможно справиться. Это никому не удавалось за всю историю человечества. Сколько у нас существует религия? Все пороки и запреты там описаны, они никуда не делись и сейчас. ВИЧ-инфекция лежит в той плоскости поведения, где всё интимное и запретное, победить это, к сожалению, нельзя никак.

Поддержать организацию «Шаги»