Анастасия Гулявина — руководитель Московской школы профессиональной филантропии фонда «Друзья», председатель совета БФ «Второе дыхание», сооснователь Impact Hub Moscow, региональный координатор Bosch Alumni network, BMW Foundation Responsible Leader, член Impact Investing club.

— У тебя столько ролей и статусов, что я, если честно, запуталась. Сейчас ты руководишь Московской школой профессиональной филантропии фонда «Друзья». А что с Impact Hub? Там ты кто?

— Я была одним из учредителей, но в прошлом году продала свою долю.

— Почему? 

— Это был долгий процесс. Я хороший стартапер, мне интересно создавать новое, когда всё кругом бурлит и ничего не понятно. Но когда все процессы выстроены и регламентированы, я или хочу захватить мир, или начинаю скучать. Поэтому ещё в 2018 году я ушла в саббатикал на месяц, подумала и поняла, что участвовать в операционной работе не комфортно ни мне, ни команде. В итоге ещё какое-то время я работала только в некоторых программах «Хаба» и делала параллельно собственные проекты как консультант. 

— Ты говоришь «продала долю». Это была настоящая сделка с живыми деньгами? Редкий случай в некоммерческом секторе. 

— Когда мы открывали Impact Hub, нас было четыре учредителя: я, Катя Халецкая, Настя Маркелова и Эндрю Гренфелл. Глобальный Impact Hub — это не франшиза, а ассоциация. Туда нужно подать заявку, и все её члены голосуют, стоит ли принимать к себе Москву. Если да, то нужно было сделать членский взнос: на то время — около 6000 евро. Мы скинулись и заплатили. Ещё даже юрлица не было, поэтому буквально со своих счетов перевели. Когда возник вопрос о выходе из состава учредителей, мы сошлись на том, что цена сделки равна моему стартовому взносу. Это скорее символическая сделка, чем коммерческая: прибыли никакой, но мне приятно говорить «продала» — это правда, не подарила же.   

«Общение перерастет в помощь»: как построить конструктивный диалог с бизнесом

— Как после этого в твоей жизни появился фонд «Друзья»? 

— Это забавное совпадение. В тот день, когда утром оформили сделку по Хабу, вечером мы сидели с ребятами в “Москва-Дели” и отмечали это событие. И ровно в этот момент мне позвонила Лена Вольцингер. Сказала, что «друзья» ищут руководителя своей школы и не интересно ли мне попробовать. Я не сразу поняла, что речь о фонде, а не о друзьях Лены. У меня вообще в жизни таких совпадений куча.

О переезде и незаконченном высшем

— Как ты оказалась в социалке? Какое у тебя образование?

— Я училась одновременно на журфаке МГУ и на социологическом факультете Государственного университета управления (ГУУ). Но ни то ни другое не окончила. 

— Как так получилось? 

— В краснодарской гимназии № 23, где я училась, была газета — настоящая, профессиональная, с очень классным редактором. Нас регулярно водили на экскурсии в редакции. Это был конец 1990-х, период более или менее свободной прессы, и мы знакомились с хорошими журналистами, в некоторые газеты даже сами писали. Поэтому я, конечно, хотела поступать на журфак. И сразу быть таким, знаешь, настоящим журналистом — сразу работать «в полях». Поэтому поступила на заочное в МГУ и осталась работать в школе — в газете и старшей вожатой, параллельно писала в городские газеты. Хорошее было время: в России ещё работал Фонд Сороса, мы выиграли его журналистский конкурс, нашу школу выбрали экспериментальной площадкой — к нам приезжали лучшие преподаватели, была очень прогрессивная образовательная тусовка. Через пару лет я заскучала и решила, что пора перебираться в Москву. Готовилась поступать в Институт стран Азии и Африки (ИСАА). Вот спроси меня почему?

«Я каждый вечер думаю — всё ли успела?»: правила жизни социального предпринимателя Гузель Санжаповой

— Почему?

— Да откуда я знаю! Просто захотелось, я и готовилась туда. Но в последний момент за компанию с подружкой пошла во ВГИК. В итоге и во ВГИК не поступила, и в ИСАА не попала — тогда ещё не было ЕГЭ, и надо было в определённое время подать в конкретный вуз оригиналы документов, иначе не брали. И я успела в итоге только на экзамены в ГУУ на социологию. Но мне казалось, что это идеальный вариант: социология плюс журналистика — идеальное сочетание, чтобы заниматься пиаром. Но вообще-то это был идеальный вариант легитимизировать свой переезд, конечно. 

Но пиар — значит, пиар. Я пошла в книжный и купила книжку «PR на 100%». Хорошая книжка, полезная, так мне понравилась, что я написала в PR-агентство, основателем которого был один из авторов: «Возьмите меня на стажировку». И они взяли! Сначала на стажировку, а потом на работу. Тогда Midland купил команду «Формулы-1», и по этому поводу на Красной площади была тусовка. Мы отвечали там за работу со СМИ. Это была очень интересная работа. А потом я приходила на журфак сдавать экзамены по пиару из серии: «Дайте определение…» Тоска. Такой резкий контраст.

— И бросила журфак?

— Да, в конце четвёртого курса. И ГУУ тоже. На журфаке ещё пыталась несколько раз восстановиться, но там были какие-то постоянные реформы: то заочку отменили, то экзамены какие-то другие, и в итоге мне надоело. Так и не окончила. 

«Показать человека, а не историю болезни»: Оксана Петрова о фильме «За горой гора»

— То есть ты до сих пор живёшь без диплома об образовании государственного образца? 

— Да.

— Тебе это когда-то мешало?

— С точки зрения работы это никогда не было препятствием. Но самое обидное, что я могу по знаниям и опыту превосходить многих выпускников бакалавриата, но их возьмут на магистерскую программу, а меня — нет.

— В какую магистратуру ты бы хотела пойти учиться сейчас?

— Например, в Оксфорд, в Said Business School. Ещё в Британии я долго смотрела на программы Institute of Education UCL, у них куча специализаций по разным типам образования. Я понимаю, что если сейчас отмотать назад, я бы пошла учиться чему-то очень практичному — на географический факультет например. 

— Была идея купить диплом, например, чтобы закрыть тему? 

— Нет! Я даже на экзамен на журфаке могла не пойти, потому что не весь список литературы прочла — мол, что ты тут делаешь, если не дочитала. 

Да и в долгосрочной перспективе купленный диплом может отразиться на репутации значительно хуже, чем его отсутствие. Тем более несколько лет назад MIT и Гарвард начали принимать на некоторые магистерские программы людей без дипломов. В Европе тоже есть места, где засчитывают опыт работы по специальности вместо диплома бакалавра.  

О социальных связях и английском языке

— Так, давай вернёмся к социалке. Вот был пиар, незавершённый университет, а благотворительность и социальное предпринимательство в какой период появились?

— Мне захотелось поехать за границу на стажировку, и я нашла организацию AIESEC. Это некоммерческая организация, их фишка — в самоуправлении: всё делают сами студенты. Хочешь на стажировку — организуй обмен для какого-то иностранца здесь. Не знаю, как сейчас, но тогда AIESEC объединяла очень амбициозных людей, как правило, хорошо говорящих по-английски молодых людей из разных вузов и городов. Мы постоянно обменивались опытом, ездили в разные города на конференции друг к другу. Постоянно звучала тема социальной ответственности, и многие из тех, кто был в AIESEC, сейчас занимаются благотворительностью, социальным предпринимательством, импакт-инвестированием, социальной ответственностью бизнеса и так далее.

Я была в AIESEC сначала в исполнительном комитете московского отделения, потом занималась пиаром на уровне всего российского отделения, а после возглавила организацию в России. Там президент — это выборная должность, срок полномочий — один год. Потом уехала в AIESEC в Марокко — видимо, история с ИСАА меня догнала.

— А как ты оказалась в «Душевном Bazar’е»? 

— Если я вижу, что кто-то делает что-то клёвое, я сразу ему об этом говорю. Это моя сильная сторона.

И с «Душевным Bazar’ом» вышло тоже так. Женя Горькаев, который вообще-то профессионал в сфере обучения, сделал очень классный тренинг для тренеров, я написала ему, как это круто, и заодно спросила про работу, потому что как раз возвращалась из Марокко. Работа нашлась — нужен был редактор-переводчик, делать дайджест для сообщества тех, кто занимается обучением и развитием: подбирать статьи на английском, переводить и рассылать. Я перевела несколько сотен очень хороших зарубежных материалов. А в 2010 году Женя придумал «Душевный Bazar» и спросил, интересно ли мне в этом поучаствовать. А мне, конечно, было интересно!

— Какую роль играет знание английского языка в некоммерческом секторе? В бизнесе, мне кажется, это очевидно: для карьерного роста нужен язык, корпорации сами нанимают преподавателей даже. А в НКО?

— Если ты не читаешь на английском, то упускаешь не просто много, а почти всё.

Это может не ощущаться здесь и сейчас, потому что применяется ещё далеко не всё из того, что уже доступно на русском — мы постоянно находимся в состоянии «пожара». Но стратегически важно знать английский и интегрироваться в международное сообщество. Тогда мы выйдем из позиции вечно догоняющих. Наши фонды возят учиться за границу: тот же Фонд Потанина с Оксфордом делают программу по импакт-инвестициям — отличная возможность, но если нет языка — ты упускаешь всё, что за пределами синхронного перевода. 

Я сама член двух международных сообществ — Bosch Alumni network и BMW Foundation Responsible Leader. Они мне очень важны. Это люди со всего мира, из разных индустрий, но все смотрят в одном направлении. Международное сообщество — это возможность посмотреть на мир в целом, увидеть глобальный вектор и контекст. Оторванность в силу разных причин — географических, политических, плюс незнание английского языка — всё это очень мешает нам развиваться. 

— Как ты учила язык? 

— В школе. Мне очень повезло со школой, там было столько свободы, и всё пронизано духом творчества. Английский был с первого класса, очень хорошие учителя. Весёлые задания на зимние каникулы в восьмом классе — перевести 300 предложений в косвенную речь. Но заговорила нормально я только в AIESEC, когда выбора не было.

Об идеальном образовании 

— Ты работала в школе, работала со студентами, а сейчас руководишь школой для взрослых. Представь, что ты инвестор и тебе нужно выбрать, в какое из этих направлений вложиться. Чтобы ты выбрала?

— Важна не аудитория, а подход. Я за то, чтобы полученные знания можно было сразу использовать, чтобы они были неотделимы от практических и рабочих задач. Как с изучением языка: выучил конструкцию на уроке — и сразу говоришь на английском с друзьями или чатишься в компьютерной игре. В МШПФ мы строим каждый модуль так, чтобы какой-то из элементов каждый мог взять и использовать прямо после возвращения с учёбы. Понятно, что в общем объёме информации есть то, до чего ещё нужно дорасти, и то, что кто-то уже прошёл и опробовал, но обязательно найдётся какая-то мысль или идея, актуальная здесь и сейчас. 

Если говорить про инвестиции, то я бы вложилась в IT-продукт для трекинга и персонализации образовательного процесса.

У каждого ученика есть сильные стороны, и нужно ориентироваться именно на них. Сейчас я знаю историю, задачи и особенности каждого из 30 студентов. Но всё это в моей голове, некоторые детали забываются или не на всё хватает внимание. Поэтому классно было бы иметь такое приложение, чтобы видеть, как человек движется в обучении, как программа соотносится или расходится с его задачами, навыками, что сложнее даётся. Я сейчас не про оценки говорю, а про качественные характеристики. Чтобы каждый преподаватель мог посмотреть, в какую группу он пришёл, и адаптировать свой курс под аудиторию — и это не было только случайностью или же результатом опыта.

— Какой должна быть система подготовки кадров для некоммерческого сектора?

— Я считаю, что она должна состоять из трёх блоков. Первый — лаборатории или системные программы поддержки социальных проектов при вузах. Чтобы каждый студент, независимо от своей основной специальности, мог сделать социальный проект. Вот ты физик, ты исследуешь какой-то материал и думаешь, что можно… ну, не знаю… делать суперлёгкие инвалидные коляски. И тут же у тебя кто-то с экономического факультета может посчитать рентабельность производства и так далее. 

Второй блок — исследовательская магистратура для того, чтобы умножать знание и осмысливать картину в целом. В фондах нет на это ресурсов, им надо со своими данными разобраться и практические задачи решать. К этому же блоку я бы отнесла программы переподготовки и большие профильные школы для тех, кто профессионально работает в индустрии и хочет прокачаться. 

И третий блок — короткие профильные курсы. Например, про фандрайзинг. Сегодня актуален фандрайзинг в кризисе — вот про это курс на два дня. Потом про волонтёрский фандрайзинг, потом ещё про какой-нибудь: коротко, практично и профессионально.

«Всегда будут люди, которые скажут: «Хорошая идея, но давайте не у нас». Григорий Свердлин

О карантине и онлайне

— Вы, как и все, ушли в онлайн во время карантина. Расскажи о плюсах и минусах.

— Мы провели три модуля онлайн, но защиту проектов перенесли на осень и надеемся провести её офлайн. Из минусов: мы привыкли к определённому типу взаимодействия — каждый месяц на протяжении пяти дней все очень плотно общались, и при переходе в онлайн очень не хватало этого контакта.

Но и плюсов много. Во-первых, это дало передышку тем студентам, которые приезжали в Москву из других городов. Во-вторых, мы смогли пригласить таких спикеров, которые просто никогда бы не добрались до нас офлайн. Например, Алексей Марей, член Совета директоров Альфа-банка, который сейчас живёт в Лондоне.  

— Планируете как-то использовать онлайн в школе дальше?

— Мы думаем об этом и активно обсуждаем. Очень большой запрос сейчас есть из регионов, но для них проживание и поездки в Москву иногда обходятся дороже, чем само обучение. Некоторые умеют фандрайзить на это, закладывать такие расходы в гранты, но для многих расстояние — существенное ограничение. Поэтому, возможно, на следующий год будет какой-то параллельный трек для студентов из регионов с активным использованием онлайна.

Ещё я думаю приглашать иностранных спикеров, чтобы погружать студентов в международный контекст, о котором я говорила. Разговор по скайпу значительно легче организовать, чем привезти сюда кого-то Европы или Америки. 

О социальном предпринимательстве и масштабировании

— Хочу немного коснуться темы социального предпринимательства. В прошлом году о нём приняли закон в России. Что сейчас происходит? Какие тенденции ты видишь?

— Сейчас буду, как пифия, предрекать… Ви-и-жу! (Смеётся.) Вижу, что к тем, кто называет себя социальными предпринимателями, появляется всё больше требований в определении их социального воздействия. «Говоришь, что решаешь социальные проблемы? А чем докажешь?»

В период пандемии многие бизнесы встрепенулись и стали делать что-то социально важное. Они от этого не становятся социальными предприятиями, но теперь ещё сложнее объяснить, чем бизнес, который жертвует деньги в фонд, отличается от социального предприятия. 

Как устроено социальное предпринимательство: ответы юриста на главные вопросы

Ещё я наблюдаю, как масштабируются проекты, которые возникли 3–5 лет назад. Я вижу, что по мере роста они дистанцируются от слова «социальный» и стараются тусоваться с «обычным» бизнесом. Наверное, потому что во всех рейтингах социальное предпринимательство представлено неоднородно: одни действительно зарабатывают, поднимают инвестиции, и тут же рядом стоят те, кто на гранты живёт. Но мне бы хотелось, чтобы появилось сообщество крутых социальных предпринимателей, которые не стесняются себя таковыми называть. Чтобы они становились ролевыми моделями для других, кто только в начале этого пути. 

Ну и от местечковости уходить, конечно, тоже надо. Проблема наших социальных предпринимателей в том, что они мыслят локальными задачами, а не делают проекты, которые будут востребованы во всём мире. 

«В благотворительности главное – профессионализм и обучаемость»: Екатерина Чистякова

— А зачем мыслить масштабами всей планеты, когда свалка-то у нас в районе? Меня ужасно злит, когда на эффективную социалку смотрят с точки зрения географии: вот у нас миллион долларов, на них мы можем здесь вылечить штучку, а там — кучку.

— Я о другом. Если у тебя свалка в деревне, то решить эту проблему можно кучей разных способов. Можно самостоятельно убрать, можно найти тех, кто должен за это отвечать, и заставить их работать, можно увидеть причину — не разделяют мусор например — и работать с этой причиной. Нужно посмотреть по сторонам: у кого тут ещё была свалка и как они с этим разобрались? Или, наоборот, мы разобрались со своей свалкой так, что можем применить этот метод ко всем похожим свалкам мира. 

— Иногда ручками разобрать — самое просто решение.

— В моменте может быть и так. Но можно, например, пройти все инстанции, достучаться до ответственных, а потом опубликовать алгоритм в медиа или соцсетях. Это прочитают, пойдут по тому же пути — и вот мы уже победили не одну, а десять свалок в стране. Вот и считай: ручками — одна свалка, алгоритмом — десять. В итоге такой путь более эффективный и рациональный. 

Но на самом деле успех — это комбинация разных методов: пока разбираешь руками свалку, параллельно пишешь письма, подтягиваешь активистов за раздельный сбор и так далее. 

— И последний вопрос. Как думаешь, чего не хватает нашему третьему сектору сейчас, чтобы развиваться активнее и работать эффективнее? 

— Мне кажется, важно, чтобы у нас сформировалось не только пространство экспертности, но и пространство поддержки. Тяжело долго работать в одиночку. Связи внутри сообщества должны быть довольно плотными. А то у нас на огромную страну найдётся два-три проекта по какой-нибудь узкой теме, и те переругаются друг с другом, кто экспертнее и кто что раньше придумал. Одна из глобальных целей МШПФ — создавать как раз такое пространство поддержки для амбициозных профессионалов. За девять месяцев совершенно разные люди из разных сфер, с отличающимся опытом слушают о задачах друг друга, делают совместные проекты — это расширяет кругозор и учит вести диалог с разных позиций, причём весьма неформально.