Среди сайтов, которые пишут о некоммерческом секторе, выделяется православный портал Милосердие.ru, где размещаются адресные и системные просьбы о помощи и публикуются человеческие истории, интервью, репортажи и полезные для НКО материалы. Юлия Данилова, главный редактор сайта, и Анна Морозова, эксперт по организационному развитию НКО и создатель телеграм-канала «Без сахара», поговорили о том, чем церковная благотворительность отличается от светской, какие противоречия существуют между ними и можно ли их разрешить. Это попытка верующего человека и неверующего с разных сторон посмотреть на религиозную благотворительность и на церковь в разрезе благотворительности.

Фото Анна Гальперина, miloserdie.ru

Фото Анастасия Замятина

Анна Морозова: Про себя могу сказать, что я совершенно нерелигиозный человек. Я верю в «нравственный закон внутри нас». Но, воспитанная физиком-ядерщиком и закончившая разные математические образовательные учреждения — у меня не было культуры посещения церкви. Есть трепетное отношение к церковным зданиям, к изобразительному искусству внутри— то есть к культуре в целом, но это совершенно не связано с какими-то верованиями.

Поэтому для меня такой большой вопрос — как там всё устроено? И зачем? Потому что есть задачи религиозные — условно говоря, расширения сообщества. А есть задачи благотворительные — помощи нуждающимся. И это совсем разные вещи. В моей голове это всё очень запутано. Распутайте меня.

Юлия Данилова: Всё просто: Бог велел. В Евангелии написано, что любовь и помощь другим — это часть веры и религиозной практики. «Носите тяготы друг друга, и так вы исполните закон Христов». То есть надо помогать друг другу — неважно, в благотворительности или не в благотворительности.

Есть ещё в Евангелии такое: если кто тебя просит пройти с ним одно расстояние, пройди с ним два. Если кто тебя просит отдать ему верхнюю одежду, отдай ему и рубашку. Это максимы, которые христианин в своей жизни должен к себе применить. Примеряют все по-разному, но изначальная замотивированность есть не только в христианстве, но и в других конфессиях. И мы это видим по тому, как религиозные жертвователи себя ведут, и по тому, падают или не падают пожертвования, в том числе в такие тяжелые времена. Мы видим по цифрам, что люди проявляют некоторую устойчивость. И вообще по теплоте реакции — религиозная аудитория заведомо тёплая.

А как возникают какие-то начинания? Как только разрешили Церковь в начале 90-х, разрешили и благотворительность. То есть если храм восстанавливался и заново открывался при больнице, то прихожане шли в больницу, и возникало много разных сестричеств.

Какой-то деятельный священник собирал прихожан (или прихожанок — это такое больше женское дело). И они шли помогали больным — как волонтёры, как бы мы сказали сейчас. То есть  надо перевязывать раны и служить ближнему — не только говорить о Боге, но ещё и что-то делать. И наше «Милосердие» выросло из больничных сестер милосердия. Никаких глобальных системных задач никто не ставил.

Есть такой святой VI века авва Дорофей — он жил в монастыре в Египте, занимался уходом за больными и записал по этому поводу свои мысли. И у него есть максима: больше больные помогают тебе, чем ты больному.

Есть еще такая религиозная практика, что уход за больными и помощь — это хороший способ борьбы со страстями, когда тебе нужно что-то преодолеть в себе и избавиться от чего-то нехорошего.

— Вы сказали «больше женское дело». Получается, мужчинам такая практика необязательна?

— Она просто более редкая. Мы же знаем, что в основном ухаживают женщины. У Льва Николаевича Толстого, который к Церкви по-разному относился, есть кусок в «Анне Карениной» про это — когда Кити ухаживает за умирающим братом Константина Левина. И там Лев Николаевич (который как никто постиг человеческую природу) пишет про то, что это женское дарование — не бояться смерти, немощи. Потому что роды, потому что дети. Это, кажется, не связано с религиозностью.

Но у церковных христиански настроенных людей в целом есть большой порыв бросаться помогать, когда какая-то беда. Люди собираются и начинают шевелиться. Мы видим это сейчас с беженцами и когда появились наши ковидные «красные зоны» в больницах — огромное количество добровольцев, отклик очень большой. Видно, что почва подготовлена.

«Чрезвычайно важно осознать себя фантастически плохим управленцем»: Мария Климашкина

— Всё понятно с каким-то воспитанным желанием помочь.  Если перевести на светский язык: если тебе всю жизнь говорили, что так правильно делать, то ты начинаешь правильно делать. Но зачем юрлицо у вот этого объединения, этого порыва?

— Когда деятельность развивается, только волонтерскими усилиями справляться уже невозможно, нужны финансы, специалисты. У нас есть проект Платформа Милосердия, куда мы принимаем наиболее зрелые церковные проекты, которые как раз юрлица. Их пока не так много — гораздо больше приходской деятельности, тысячи приходских начинаний, а крупных и развитых в организационном плане меньше.

Пример: есть такой Центр святителя Василия Великого в Петербурге, они работают с подростками, совершившим правонарушения. Подростков по суду отправляют вместо заключения на реабилитацию в Центр, это уникальный опыт. У Центра есть помещение, где воспитанники живут, с ними занимаются педагоги, есть штат. Сначала это был волонтерский проект, потом он созрел до того, что нужны специалисты. Нужно искать на них деньги, значит, нужны бухгалтер, директор и так далее.

— А есть какая-то юридическая особенность? Где-то я сталкивалась в грантовой программе, что они не дают деньги на религиозные организации.

— Есть такой тип юрлица — религиозная организация. Сестричество, к примеру, является религиозной организацией. И есть свои особенности — требования государства немного другие, например. И многие корпораты не дают денег, потому что есть правило в корпорации не работать с религиозными организациями.

Но совсем не все церковные НКО являются юридически религиозными организациями. Кто-то зарегистрирован как НКО, БФ, АНО.

У портала Милосердие.ru юридическое лицо — АНО «Нескучный сад», мы обыкновенная организация, которая учреждена религиозной организацией (как раз Свято-Димитриевским сестричеством в Первой Градской больнице Москвы).

С другой стороны, я знаю и обычные НКО, которыми руководят верующие церковные люди — «Перспективы» в СПб, «Старость в радость» в Москве. Они не церковные организации. Мне кажется, церковные появляются тогда, когда инициатором становится священник. 

— Мы разобрались, что есть юридическая форма. Но если это НКО просто как НКО, АНО или фонд — есть ли всё-таки эта особенность, какие-то содержательные вещи?

— Часто в созданной священником организация многое устроено на религиозных основаниях — для внутренней жизни организации важно, чтобы работали верующие люди. Бывает, что работают и неверующие сотрудники. Но для основных сотрудников важно единомыслие. Часто есть представление о том, что это церковная община. И послушание, и совместная молитва тоже есть. Не везде это с одинаковой степенью активности — мало кто начинает рабочий день с совместной молитвы (разве что монастыри), просто приходят на работу.

Но иногда мы собираемся, чтобы вместе помолиться — в том числе о наших подопечных, жертвователях и о нас самих.

С точки зрения благополучателей — нам всё равно, какого вероисповедания человек. Обычно православные организации не ограничивают помощь людям религиозными требованиями — я не встречала ни одну, где помогают исключительно православным. Христианские конфессии все устроены так. Есть организации, которые помогают только вдовам священников, но это такая вот у них специальная узкая задача.

— Насколько я знаю, есть такая претензия к религиозным организациям — если подопечный туда попадает (чаще, куда можно физически попасть), то там свои порядки, молитва, пост, что-то ещё. И все, кто там находится, независимо от воззрений, должны придерживаться этого порядка.

— По такому сценарию получается как в тюрьме, это неправильно. Подопечные христианских организаций в процессе часто становятся христианами, но это обычно происходит естественным путём. Если что-то происходит насильно, надо это как-то чинить и по-другому строить свою деятельность. Все опытные священники в этом единодушны, мне кажется.

Бывают энтузиастические помогатели, которые испытывают сильный мессионерский порыв и начинают вместо того, чтобы помогать, больше проповедовать. Ок, ты можешь проповедовать, но тогда ты должен осознать себя как миссионерскую организацию, ходить и проповедовать.

Если ты помогаешь, ты не должен ставить условием: «Давай прочитаем Евангелие, и тогда я тебе помогу». Я знаю мудрых руководителей-священников, которые ограничивают некоторый неразумный пыл в этом вопросе.

Понятно, что есть церковное больничное служение — оно как про обычную, так и про духовную помощь: предложить поисповедоваться, причаститься. Миссионерская задача не исчезает. Церковь проповедует, она так устроена. И есть специальные люди, которые умеют это делать так, чтобы не обидеть никого. Есть книга нашего епископа Пантелеимона (глава Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению Русской православной церкви) про больничное служение. У него большой миссионерский опыт, и он очень интересно про это рассказывает. 

Есть разные ошибки у людей. Но внутри церковной среды есть постоянная, что ли, починка этих ошибок. И совершенно точно в фокусе находится то, что не надо заставлять и принуждать людей.

Есть отдельная тема — детские дома. Сейчас совершенно официально всеми церковными инстанциями говорится, что нужно семейное устройство детей. А не вот это: нарядить в одинаковые чепчики, повязать благочестивые платочки и изображать, что это такие маленькие монахи. Ничего хорошего из этого обычно не получается, насколько я знаю. Ребенку, чтобы научиться жить в обществе, нужна семья. 

— Есть ли вообще эта проблема, когда, условно говоря, надо выбрать: я здесь верующий, поэтому придерживаюсь каких-то правил, а тут я помогаю… Например, проблема большого количества детей в семье при невозможности их нормально воспитывать… При бедности или …

— Распространять контрацептивы церковный проект не будет, это очевидно. А семье с большим количеством детей будет помогать наладить жизнь. 

Если говорить о выборе, что делать, чего не делать, — то надо понимать, что понятие о грехе у верующего человека серьёзное. И церковный проект помощи не должен поощрять образ жизни, который для Церкви является грехом. Церковь не будет помогать для того, чтобы это умножалось.

В помощи зависимым людям Церковь, например, осуждает программы так называемого снижения вреда, потому что они снижают последствия, но оставляют само пристрастие. Вреда для здоровья вроде меньше, но для Церкви это не самое главное. Христиане всерьёз верят, что есть жизнь души, которая бессмертна, что плоды нашей жизни остаются и за гробом. И поэтому жизнь души в человеке важнее всего. Может быть, это пугающе звучит для нерелигиозного человека, мол —  а давайте для спасения души жечь грешников на кострах. Нет, не давайте. Все проще: надо грех называть грехом и не умножать грех, вот и все. Можно помогать, не умножая грех.

— Жечь грешников на кострах, думаю, мало кто собирается. Но, например, не советовать развод, не рекомендовать его в тот момент, когда муж бьёт жену..

— Про развод — это миф. Я сейчас не формулирую учение о разводе и не разводе, но знаю священников, которые советуют в некоторых случаях разводиться, потому что когда тебя бьют — надо бежать.  Например, известный священник о. Дмитрий Смирнов, ныне покойный, в такой ситуации всегда стоял на стороне женщины.

— В некоммерческом секторе есть некоторое представление о том, как должно быть. Дети должны жить в семье, насилию нет, жизнь на всю оставшуюся жизнь. Есть какой-то набор таких штук. Очевидно, что все люди равны и одинаковы…И тут мы внезапно упираемся в вопросы равного отношения вне зависимости от пола и сексуальных предпочтений

— У Церкви есть своё учение, связанное с темой пола. И разная гендерная флюидность, конечно, в Церкви не приветствуется и приветствоваться не будет. В этом всегда будет расхождение.

— Получается, есть НКО, которые входят в некоммерческий сектор и при этом разделяют ценности этого сектора. А с другой стороны, входят в религиозный сектор. И получается, что вы с особенностями.

— Да, мы с позицией по ряду вопросов. В современной жизни есть очень много принятого из того, что в Церкви не принято. Есть церковное учение, что такое хорошо, а что такое плохо. И есть такой пункт в области жизни, где общество уехало далеко, а Церковь по-прежнему стоит на своем месте. Конечно, мы всегда будем в этом расходиться.

— Меня интересует именно отношение в секторе, потому что мы все время говорим, например, фондам, которые работают с детьми: «Не запускайте шарики, потому что вы вредите природе. Помните о тех задачах, которые решает ваше соседнее НКО». И вот это взаимное уважение общим целям…

— Я не верю в полное единомыслие — всегда будут расхождения. Если шарики — это действительно что-то плохое, и можно объяснить, и все согласны, — хорошо, не будем запускать шарики. Но есть множество самых разных расхождений: одни считают, что фандрайзеру надо брать проценты, другие считают, что не надо, и тому подобное. Акция «Дети вместо цветов» и то вызывает какие-то разногласия. Это нормально, что кому-то нравится, кому-то нет.

«Я не верю в конкуренцию между НКО»: Анна Морозова

— Одно дело нравится-не нравится, а другое дело, когда это всё-таки проговаривается вслух и довольно авторитетными НКО… То есть вы в глазах своих доноров имеете более серьёзный авторитет, чем у обычного НКО.

—  У нас верующая аудитория — конечно, церковный вес имеет значение.

— И при этом вы говорите такие вещи, которые не совпадают с общепринятыми, как вы говорите, в обществе.

— Это Церковь говорит, а не мы сами придумываем — церковные НКО в этом смысле не занимаются фантазиями.

— Но в данном случае ответ на мой вопрос я слышу так: безусловно, мы выбираем сторону Церкви. Когда у нас есть конфликт между НКО-целями и Церковью…

— Ценности веры — они внутри. И если четко понятно: вот тут расхождение, то надо поступать по вере, я думаю. Если не понимаешь точно, как правильно, и как будет «по вере», если у тебя есть сомнения, ты идёшь советоваться. Так устроено в Церкви, что есть духовный авторитет, опытный священник, который умеет разрешать такие вещи из опыта. Он больше и чаще читает Евангелие, больше молится. У него больше опыт, потому что он всё время занимается с людьми и видит, как они разрешают свои нравственные духовные вопросы.

Если ты ему доверяешь — ты к нему обращаешься с этими вопросами. Когда у тебя есть какой-то этический выбор, и ты не вполне понимаешь, как решить… Я сейчас говорю за себя.

Например, мы собираем деньги для людей: для адресных просителей и проектов. Когда речь идет о наших адресных подопечных, там каких только коллизий не бывает, и ты не всегда понимаешь, как правильно принять решение.

Много сомнений, к примеру, у нас возникает с тяжелыми онкопациентами: есть на самом деле надежда или нет? Будет иметь смысл наша помощь или нет? Как нам помогать, если мы не верим, например, что он выживет? Предполагается, что с врачами мы уже посоветовались, но они точных прогнозов ведь не дают. Что делать — помогать или отказать? Когда я знаю, как решить, я решаю сама — в рамках общей концепции. А когда я не знаю, я советуюсь со священником, которому доверяю и который тоже знает эту работу и знает эту проблему. Это бывает страшно полезно. 

Или когда наши собственные проблемы мы между собой можем разрешить таким образом. Какие-то вопросы выгорания, вопросы разных искушений, как это называется церковным языком.

— Я это хорошо понимаю, потому что это ничем не отличается от моей жизни. Просто я пойду не к священнику, а к человеку, которому доверяю, уважаю, считаю его мудрым. Но тут есть большая разница. Потому что я руководствуюсь своими личными представлениями о прекрасном и пойду к человеку советоваться, который будет руководствоваться своими личными представлениями о прекрасном. А у вас есть еще сверху…  правило.

— Да, надо, чтобы было по Евангелию. Понятно, что человек за свою жизнь и за себя может решить всё, что угодно. Есть свобода выбирать. Но если ты по-честному стараешься слушать, что в Евангелии написано, то ты будешь с этим как-то сверяться.

— Спустимся с высот. Ещё вопрос про адресную помощь и системную. Насколько я поняла, религиозная практика скорее про адресную помощь: помоги ближнему.

— Наверное, да. Знаете что еще есть  у наших церковных организаций? Мы не верим в построение Царства Божьего на земле. Царство Божье на небе. И твои усилия не определяют на самом деле всего. Это, с одной стороны, средство от выгорания.

С другой стороны, надо делать свою работу как можно лучше. Есть такое представление, что любую работу, которую ты делаешь, если ты христианин, ты должен делать очень хорошо. Ты должен стараться, насколько у тебя сил хватает. Если ты дворник — подметай хорошо. Если ремонтник — сделай так, чтобы было как для себя. И так далее.

И когда ты хочешь сделать как можно лучше, ты часто приходишь к тому, что ты должен что-то поменять и в системе тоже. Но ты бьёшься, а система не меняется — что с этим делать? Бывают какие-то правильные благие изменения, но они очень малозаметные.

Например, тот же Центр Василия Великого — ужасно правильная институция. Посильно ли им поменять систему карания или воспитания подростков-правонарушителей? Это такое коробочное решение, бери да делай. Но только система что-то никак не меняется. Они ходят с этой коробочкой и рассказывают про неё. Но им очень сложно получить помощь даже у себя в регионе.

Нам, например, близка тема ДЦП, у нас и экспертизы про это много, много просьб про ДЦП, мы понимаем, что вся система устроена неправильно. Мы вместе с другими НКО, кто в теме, ходили в правительство, пахали, но ничего не выходит. Со всей реабилитацией всё пока плохо, у всего сектора не получается пока ничего поменять.

Что мы стали делать? К нам приходят родители детей за оплатой реабилитаций: мы смотрим, если в регионе есть организация, реабилитационный центр, который занимается долговременным сопровождением — не курсовые, а в течение года, мы оплачиваем это. И раньше мы знали одну такую организацию, а теперь можем назвать десяток. Я не знаю, это изменения системы или нет. У нас есть один инструмент — деньги, которые мы тратим на эти реабилитационные центры, и мы можем с этими центрами разговаривать.

Я уже столько копьев сломала с системной и адресной помощью, вы же помните эти вечные споры. Без адресной помощи, без работы с конкретными людьми, с конкретными кейсами и нуждами ты никогда не построишь никакую систему — ты не будешь просто знать, что людям нужно. И я вижу, что ряд организаций, которые принципиально не занимаются адресной помощью, они на самом деле занимаются медийной работой. Просвещение — тоже хорошая вещь. Но людям в результате некуда пойти, чтобы получить помощь.

«Работать в НКО никогда не было легко»: Мария Черток

— Все-таки медийное просвещение и сильно меньше денег, чем адресное. Но мне кажется, тут есть такой момент…

— У церковных НКО меньше амбиций в этом смысле, реально меньше, просто на входе.

— В моем представлении системность адресной помощи как раз в том, что не просто к тебе пришёл человек, ты ему помог. А ты на третьем человеке сделал вывод, что вот такая помощь работает, а такая нет, а такая лучше. Системность в данном случае скорее связана с тем, что ты понимаешь, как эта помощь должна работать и к чему она должна привести. Если к тебе приходят и говорят: мне нечего есть, и ты даёшь еду. Снова мне нечего есть — ты даешь еду. И в пятый раз, когда к тебе приходит тот же человек и говорит, мне нечего есть, но ты по-прежнему даёшь еду и не пытаешься разобраться, как же это поправить — это проблема.

— Я тут возражу. Нужды людей очень по-разному устроены. И вот эта помощь людям, которые не могут справиться сами со своей жизнью… Бывает, что для того, чтобы по-настоящему исправить жизнь этого человека — ты должен взвалить его себе на плечи и нести его до смерти. Так часто бывает с людьми, сильно поврежденными в результате социальной депривации, с бездомными, даже с людьми с тяжелой инвалидностью так бывает, с почему-то выбитыми из социальной ткани людьми, с людьми с психическими особенностями. И поэтому, когда ты убедился, что человеку действительно помощь нужна, надо его кормить и в первый, и в десятый, и в сто первый раз.

— Я, скорее, говорю про другое. С теми же бездомными. Если ты можешь вытащить оттуда тех, кого можешь вытащить — для этого же нужна какая-то мыслительная деятельность, нужно осознать, как это работает, обрасти партнерами. Для меня системность, она в этом.

— Ну да, конечно. Я вообще за профессионализм, честно признаюсь.

— Оплачивать счета в клиниках — вот это несистемность, потому что не анализируя это…

— Ну если ты видишь дефицит какой-то со стороны государства, ты должен хотя бы говорить, это полезно. Я тут против глобальных максим. Если кто-то хорошо оплачивает счета — ну и пусть оплачивает, если только оплачивает правильные счета.

— О том и речь, что не все подряд счета, а правильные.

— Или возможность лоббировать что-то в государстве и вносить законопроекты. У тебя может не быть таких навыков и компетенций, ты можешь не хотеть развивать такие компетенции и имеешь на это право. Если ты полевой работник, ты не обязан вырастать в директора.

— Абсолютно.

— Будь хорошим полевым работником. Если ты волонтёр и занимаешься чем-то не требующим глобального менеджмента, надо просто делать это маленькое дело. Насколько я знаю, в Европе очень много маленьких локальных организаций, они не хотят быть системными, они занимаются конкретным, очень понятным делом и помогают внутри своего комьюнити.

— Но, тем не менее, они помогают правильно. Иначе, ты донор и оплачиваешь, не разбираясь, счета. Ты дал денег и не отвечаешь за это разумно — тогда зачем НКО?

— Полностью согласна. Я за профессионализм и за рациональный подход, за то, что надо много думать. Это никак не противоречит религиозности. Есть некоторая опасность, в том числе и в религиозной благотворительности у начинающих или энтузиастов, переувлечься тем, что ты религиозно делаешь хорошее дело. И гиперэмоционально делать какие-то вещи. Это неправильно и опасно.

Нужно возвращать к реальности людей, которые слишком воспаряют куда-то. Работа с реальностью — правильная. Тут есть такое искушение: давайте будем делать добрые дела, не включая рациональность. Как-нибудь Бог поможет и как-нибудь само всё устроится. Бывают люди, которые идут с таким неофитским задором, но мы и в нерелигиозных НКО их тоже знаем. Они идут всех спасать, глаза горят, ничего пока не знаю, не умею, очень хочу — и потом быстро разочаровываются.

— У нас есть такая религия, НКО называется.

— Я против излишней эмоциональности в нашем общем деле и за более спокойный подход.

Я вспомнила еще одно важное свойство православных НКО — терпеливость, много терпения, в том числе в работе с проблемными подопечными. Религиозные православные организации гораздо меньше ставят условий для подопечных. Я вижу это на практике. Знаю фонды, где очень жесткие условия для подопечных, и если ты не соответствуешь и не выполняешь правила — тебя снимают с помощи. Люди так работают, у них такие правила. Я вижу, что совершенно другой подход у христианских организаций. Они готовы заниматься с человеком до конца. Но не просто: давайте все спасать бабу Маню до бесконечности. Пришла баба Паша, и ей тоже надо помогать. И ты думаешь, как тебе увеличить ресурс, чтобы ты мог и то, и то сделать.

— Мне кажется, что это ограничение фондов как раз связано с отсутствием ресурсов. Ты понимаешь, что ты не можешь…

— В религиозных больше универсальности. Не все так, конечно, живут. Есть очень специализированные. Но сестринское служение, сестричества — они так устроены. У нас на «Платформе Милосердия» есть несколько сестричеств из разных регионов — из Кемерово, Хабаровска, Москвы, ещё откуда-то. И мы видим, что все эти организации, которые называются сестричествами, они сразу работают с целым пучком социальных проблем, идут от запроса нуждающихся. И я вижу, как это развивалось у нас в «Милосердии», вижу позицию нашего руководителя епископа Пантелеимона, который раньше был приходским священником — если есть какая-то большая проблема, с которой приходят люди, и есть человек или люди, которые готовы ею заниматься, то это направление будет развиваться.

— Потому что есть ресурс.

— Он как-то сам заводится. Должен быть хотя бы один человек. Сейчас есть возможность привлечь волонтёров, есть медийный портал, есть новые медиа, через которые можно быстро рекрутировать людей. Когда-то этого ничего не было. И из этого сестричества, из общины, женского христианского служения — одна стала руководителем патронажной службы, другая главным врачом Марфо-Мариинского медицинского центра «Милосердие», третья руководителем Елизаветинского детского сада для детей с ДЦП, и так далее. То есть они как бы развились, выросли в разные типы и виды работы, сделались разные юрлица. Такая вот органическая жизнь.

— Надо специально развивать церковные нкошные организации? Почему вы этим занимаетесь? Потому что у вас такая целевая аудитория? Или потому что у вас есть представление о том, что церковная НКО — она какая-то особенная?

— Им труднее помощь получить: очень трудно собрать на зарплаты, бизнес может отказывать им в помощи,  потому что они церковные. Мы их хорошо знаем, доверяем и понимаем, что их надо поддержать.

Я вижу, что у них гораздо меньше возможностей. И никто не будет с ними так внимательно сотрудничать, как мы. 

Но у нас есть сборы и для нецерковных организаций. Мы сотрудничаем с рядом фондов и помогаем их подопечным. Например, сейчас у нас был сбор для фонда «Добрый дом» на отопление гостиницы для онкобольных детей. Или для Фонда борьбы с лейкемией, для фонда AdVita.

— Вспомнила еще один миф, который надо развенчать. Про десятину и про обязанность вкладывать деньги в свою церковь, в свой приход.

— Есть представление о десятине еще с Ветхого Завета, это жертва на храм. Но на практике сейчас лишь редкие подвижники ей следуют. Мы даже статью про это публиковали — говорили с христианами, у которых был такой опыт. Но это обычно разовый опыт. Потому отдавать десятую часть своей зарплаты — это реально много и на грани какого-то подвига.

— У меня скорее вопрос про то, насколько финансовое участие в благотворительности человека верующего добровольное?

— Оно добровольное, конечно. Никакого дисциплинарного требования нет. Ты можешь помогать. Нет никаких норм, нет церковного налога, который вычитается на Церковь. И даже ты в своем приходе, когда на свой храм жертвуешь — это никак никто не контролирует. Что создаёт ряд трудностей, конечно.

— Следующий вопрос связан не только с религиозными организациями, но и просто с людьми верующими. У нас так устроено — есть какое-то сообщество, и мы считаем его лучшим. Не выносим сор из избы и не рассказываем, если что-то нехорошее или человек, который входит в наше сообщество, как-то неправильно поступил. Но поскольку Церковь все-таки большая институция, постоянно на виду, регулярно возникают какие-то скандалы, обсуждения и так далее. Как вы с этим работаете как НКО и как СМИ?

— У нас нет расследовательской журналистики, честно признаться. И нам больно рассказывать такие вещи. Мы следим в новостях за рядом таких вещей, но у нас такая редакционная политика, что мы про криминал не пишем.

— Какой-то священник где-то там что-то с детьми…

— …Сделал что-то плохое. Обычно мы не берём такие темы. Это всё очень больно. Мы и НКО-шные криминальные темы не берём. У нас было буквально пару раз, когда мы в новостях освещали какие-то судебные перипетии.

 К Церкви мы относимся с трепетом, это как с семьей. Про свою семью сложно писать, даже если ты видишь какие-то печальные вещи.

Никакое церковное СМИ не нашло такого языка, как и никакое СМИ об НКО не нашло такого языка. Церковь гораздо больше похоже на семью, чем сообщество НКО. Мы предпочитаем писать о какой-то проблеме, а не разбирать «личные дела». 

— Я слежу за Милосердием и понимаю, что у вас периодически появляются статьи именно для специалистов НКО-сферы, для тех, кто работает, и для тех, кто хочет стать профессионалом. Зачем? В этой части у вас какая миссия?

— Нам самим очень интересно, мы же сами НКО. Мы любим и умеем (вроде бы) разбираться в чем-либо и хотим делать сложное — простым. У нас возникают свои вопросы (и я вижу, что они у нас правильные возникают). Мы разберем для коллег, и им станет легче жить.

Обучающе-растолковывающая функция и для церковных НКО годится. Мы видим в том числе у церковных начинаний, что очень много зарождаются проектов, которые находятся на совсем не очень осведомленной стадии, и им нужны очень простые объяснялки и простые инструменты.

Сейчас имеет большой смысл разжевывать какие-то новости и в налоговой, и в юридической сферах — которые так или иначе тебя коснутся, и тебе надо будет что-то с этим делать. Мы должны разбираться в сложных моментах и простым языком доносить их до НКО.

Конечно, есть конфликт между тем, что мы предназначаем той аудитории, которая является массовой, и той аудитории, которая является НКО-шной. Но я не могу это отсечь и писать только человеческие истории, потому что мне это интересно как главному редактору и менеджеру.

Да, профессиональная аудитория совсем маленькая. Статьи о ремесле дают мало трафика. Тысяча человек пришло на статью для профи — это уже победа. В отличие от разных захватывающих историй про людей и их страдания и приключения.

— Вопрос про будущее. Царство Божие у нас тут не ожидается. А с НКО-сектором что будет?

— Я не пророк, я не знаю. Будем жить.

— Останется кто-то живой — это уже прогноз.

— Трудности, конечно, очень расстраивают. Но мы живём. Сложно и устаёшь. Но я с ходом лет научилась поспокойнее относиться.

— Есть план? Падают пожертвования, мы что делаем, кого увольняем?

— Для начала мы усиливаем нашу активность. Потом смотрим и считаем. Мы работаем с кризисом, это уже привычное нам понятие, мы их много пережили. Еще мы молимся Богу. Надо оставить место действовать Богу. Мы начинаем молиться более усердно. И надеемся, что если мы делаем что-то полезное, то появится нужная помощь.

Да, мы надеемся, но при этом понимаем, что наше, так сказать организационное существование — это не самое важное. Есть же разные исторические уроки. Была скажем, в 1909 году открыта Марфо-Мариинская обитель в Москве. А в 1917-м случилась революция. От обители не осталось ничего, кроме здания. Всех убили, кто выжил — разошлись. Остался только нематериальный капитал: образ святой руководительницы обители, Елизаветы Федоровны Романовой, её наследие, правила, то, что она про это думала и написала, ее подвиг. И вот из этого нематериального ростка потом обратно все проклюнулось, — Обитель живет. То, что было раньше, в точности невозможно повторить: Елизавета Федоровна была сестрой императрицы, представительницей высшей аристократии, лучшие врачи бежали бегом, чтобы помогать, и так далее, вся жизнь была иначе устроена. В точности повторить это нельзя. Но важно то, что внутри, в душе. Великая княгиня Елизавета Федоровна была совершенно выдающимся человеком, и вот этот ее дух — это то, что осталось и было воспринято, и дало плоды несмотря даже на революцию.

— А лично у вас какой план? Нет желания сменить работу, отдохнуть, найти себе замену?

— Я думаю, что важно заранее присматривать замену. Я думаю, что надо учить людей, и я учу их по мере сил. Но плана у меня нет.  Я вообще-то, непланирующий человек. И не знаю, кем буду через пять лет, и никогда не ставлю себе такой вопрос в принципе, не умею так.

— А в отпуск есть возможность уехать, есть кого оставить?

— Конечно, есть на кого оставить. Я не делаю всё. И хотя много работаю, но умею и отдыхать. Иногда очень устаю. Но пока по крайней мере какое-то выгорание — это не мое. Мне нравится то, что я делаю.

— Я очень хорошо это понимаю. Я тоже человек увлечённый. Но именно в собственной работе?

— Мне нравится придумывать что-то новое. И в редакционной работе, и во всякой фандрайзинговой. Это вопрос, как какая у тебя есть любимая книга, — я не знаю, они все разные.

Я вот всё думаю, что надо разделить…. У меня нездоровая ситуация, что я являюсь и редактором, и директором. Когда я думаю, чего бы я больше хотела, то колеблюсь.

Какие мы знаем долговечные организации, которые передали дела, и всё у них хорошо? С этим сложно в секторе.

— Мы знаем много организаций, в которых руководитель уже из последних сил, и непонятно, что будет, когда он уйдет.

— Нет, надо, конечно, выращивать. Мы ещё такие низкобюджетные — и со стороны привлечь звезд не очень можем, и поэтому выращиваем сотрудников. У меня отличная команда. Я, правда, очень критичный руководитель, мало хвалю и много критикую. Но я по душе довольна своими сотрудниками, они классные (хотя ужасно не люблю вот это словосочетание «команда мечты»).

Недавно мне дали на отзыв одно научное исследование из нашего сектора, и я написала на него совершенно разгромный отзыв, потому что это «мамочки, я же лучше могу!» Может, мне вернуться? Я когда-то хотела заниматься наукой.