Рука художника: история Ольги Леонидовны Конышевой


Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Благотворительным фондом развития филантропии, либо касается деятельности иностранного агента Благотворительного фонда развития филантропии

Перелетные птицы

Я родилась в Кирове, там же закончила кафедру керамики и стекла. Это было начало перестройки, и все заводы стали закрываться, — вспоминает Ольга Леонидовна. Никакого распределения уже не было, естественно. Муж занимался живописью, а я – графикой, и расписывала фарфор на заказ. У меня была маленькая муфельная печь, в которой я все обжигала, и я жила в мастерской.
Муж участвовал в выставке «Тур по Скандинавским странам», и много на этом заработал, тогда все уезжали за границу, продавали свои квартиры по дешевке, и мы купили квартиру в Петербурге.
Это было время интереса к русскому искусству, и художники могли ездить по миру с выставками. Этим мы и занимались в течение десяти лет: ездили в другие страны и жили там до полугода. Мы никогда не ездили отдыхать. Я видела много современного искусства, и американского, и европейского, это расширяло мои горизонты. Приезжая в другую страну, я ничего не ждала и целей не ставила: ехала открытая. Муж был занят работой, я тоже работала, но у меня было больше времени на общение, это было необходимостью: чтобы обжечь фарфор, нужны печки, значит, надо знакомиться с людьми, у которых они есть. Этот опыт научил меня не судить, а наблюдать: теперь у меня мало стереотипов по отношению к другим культурам и отличающимся от меня людям.
Потом родились дети, а через два года мы с мужем расстались.

Письма из дома

У меня была подруга, Царство ей небесное, Маргарита фон дер Борг. Она занималась благотворительностью. Мы сидели у нее в квартире в Берлине, и она говорила, что нужна такая организация, которая бы помогала людям с тяжелой инвалидностью. Тогда я была очень далека от этого. Мы отвечали: мы художники, ничего в этом не понимаем, и она сказала: будьте учредителями. Так я стала одним из учредителей «Перспектив». У нее было много племянников, и я с ними хорошо играла. Она долго уговаривала меня работать с детьми, но я отказывалась. Я как-то преподавала в художественной студии: это вообще не мое. Однажды к ней приехал медбрат Томас, который занимался уличными детьми: ходил по стройкам, подвалам, находил израненных бездомных детей и оказывал им медицинскую помощь. Он тоже стал меня уговаривать. И уговорил.
Год я была волонтером в Павловском детском доме № 4 для детей с инвалидностью. Приходила туда по воскресеньям, мы снимали спортивный зал, играли, катались, рисовали, в-общем, весело проводили время с детьми.
Когда артстудии «Перспектив» было два года, я была на собеседовании, но не пошла. Когда муж ушел, надо было кормить детей: он помогал, но этого не хватало. Если раньше я жила в свободном режиме: от заказа до заказа, то теперь вопрос встал ребром. В Германии и Австрии я была в кружках, где люди с инвалидностью занимаются творчеством. После этого невольно задумаешься, есть ли в жизни что-то случайное.

работы Ольги Леонидовны

Возвращение

Первое время в «Перспективах» — это был мрак. Арт-студию создавали для того, чтобы люди могли отключиться от того быта, который там есть, и прикоснуться к чему-то более приятному. Самое тяжелое – это запахи. Я боялась, что меня вырвет. В Павловске тоже было неприятно: стены облупленные и так далее, но к детям привязываешься, и это было волонтерство.
Сначала наблюдала за ними, не зная, что с этим делать. Ну, закрашивают они лист одним цветом, это же скучно! Я начала работу с мыслью, чтобы мне самой было интересно. Я не люблю кого-то чему-то учить. Открывать что-то в другом человеке и помочь ему это увидеть и оценить – вот, что мной движет. Я всегда ищу, чему у человека можно научиться, и это провоцирует меня на контакт, на какие-то пробы.

Они приходят и начинают жаловаться. Я им говорю: вы сюда пришли, чтобы заниматься тем, что любите, а все проблемы оставляем за порогом. Какие бы они ни были: грязные, оборванные, вонючие, в каше, — ты их усаживаешь, даешь им краски, и все уходит, — остается только творческий процесс.
Вначале они рисовали что-то простое. Я учила их находить самое впечатляющее, что у них получилось, они это повторяли, а потом открывали что-то новое.

Я работала в паре с психологом, когда восемь человек в группе, нужен помощник, чтобы всех их усадить, и я всё спрашивала у нее. Например, Ильгар Наджафов, азербайджанский мужчина, рисовал только одну картинку: паровозик и рельсы. Оказалось, что у него отец умер, а отчим сказал: чтобы этого ребенка не было. В Азербайджане нет детских домов, и мать была вынуждена приехать в Россию и сдать его сюда. И он все время ехал туда, к брату, маме, бабушкам, дедушкам. Мы много разговаривали, обсуждали, какой цвет куда подойдет. Я сказала ему: попробуй что-то другое изобразить, он экспериментировал с разными материалами и техниками.

Я могу сделать курс по арт-терапии: поставить задачу и помочь найти решение через творчество. Этому я училась полгода при Павловском интернате и получила сертификат. Часто бывает, когда человек фокусируется на том, чего у него нет, и не видит других возможностей. Одна девочка в «Перспективах» мечтала иметь семью и детей. Раньше не каждый мужчина мог содержать жену, и женщины часто оставались старыми девами. Люди понимали, что они могут всю жизнь прожить одни, и искали личной реализации. А простота оформления и расторжения брака способствовала тому, что многие чувствуют себя несчастными только из-за того, что не состоят в нем.

Самое важное, чему я у них научилась — это жизнелюбие. Я всегда ставила себя на их место. Представьте: комната в восемь коек, у тебя есть тумбочка, которую регулярно проверяют и забирают все, что, по мнению медсестер, не должно там находиться, кормят тебя плохо, ходишь ты в пижаме. У тебя нет ничего своего, кроме тела, которое избивают, колют уколы, если ты неудобен для персонала. Получается, что у тебя, кроме духа, ничего нет. А если у человека сохранный интеллект? От этого можно сойти с ума. Там работало много волонтеров, педагогов, координаторов из «Перспектив», и я решила, что не буду в это лезть. Я сразу стала делать выставки, прямо в интернате, весь коридор в сто с лишним метров заклеила работами, чтобы показать, что они чувствуют, видят, могут. Мы стали выставляться регулярно. Все говорили: не может быть, чтобы наши так рисовали. А ребята какие гордые ходили! Как у нас Светочка Меткина в «Перспективах», рисует базар: груши, фрукты, и говорит: богатая я баба. И я подумала: золотые слова.

Сейчас инклюзивный сектор в России становится модным. Я была у основания всего этого. Тогда у нас были идеальные условия для творчества. У нас было много контактов с Германией, мы могли использовать очень дорогие материалы. Мне было интересно, как люди, не имеющие художественного опыта или знаний, у которых свое восприятие мира, своя физиологическая пластика, то есть, могут что-то изобразить, с кривыми руками, или с кривыми, на наш взгляд, мозгами. Когда человек рисует, а ты его учишь владеть материалом, подчеркиваешь его особенности, плюсы, выходят такие выразительные вещи, и когда видишь этот рост, сама вдохновляешься: едешь в автобусе и думаешь: вот сегодня у этого человека был прорыв. Не просто в плане развития, мне на это наплевать. Они остались такими, как были, я их не воспитывала. Я открывала в них художников. Мы с ними танцевали после занятий. Как можно танцевать на инвалидной коляске? Плечами, ушами, глазами.
Сейчас «Перспективы» выставляются в Англии, Швейцарии, Германии. Однажды у нас взяли работы и не вернули. Это, конечно, очень хороший знак. Если бы это было, извините, г**вно, то никто бы их не стал воровать.

Ильгар Наджафов

О гениальности и безумии

У меня был один подопечный Денис, неговорящий, с синдромом дауна. Он стоял около входа в студию в ожидании булочки, я часто беру в столовой плюшки и угощаю ребят. И однажды он решился войти и сразу стал рисовать. Это было на уровне графики майя, а он держал карандаш впервые в жизни! Я ему показала картину Сезанна, и он сделал такую интерпретацию, что мы открытки печатали. Он был у нас четыре раза, и все работы совершенно гениальные.
Я думаю, что гениев воспринимают безумными потому, что они идут вразрез с общепринятыми правилами. Они могут быть на грани безумия, но за счет этого вырваться из общепринятого контекста. Если ты считаешь что-то органичным и нормальным для себя, то для другого это чистое безумие.
У моих бывших подопечных в «Перспективах» есть особенности восприятия, коммуникации и понимания мира. Но это не важно, главное, насколько ты готов контактировать с этим человеком и, если нужно, поддерживать и помогать. Каждый человек уникален, даже если он очень стоит далеко вне привычного для тебя контекста.
Я читала одного психиатра, который работал с людьми, у которых была определенная форма шизофрении. Они были выдающимися людьми в профессии, но у них были странности: кто-то слышал голоса, кто-то разговаривал сам с собой. Однажды к нему пришел известный профессор и говорит: доктор, мне кажется, что я жираф. А он отвечает: да, я знаю, Вы жираф, ну и что? И человек ушел окрыленный, потому что это перестало его угнетать. Все люди разные: у кого-то три почки, кто-то слишком громко чихает, у кого-то проблемы с головой. Никто из нас не идеален, не убивать же за это.

Мне всегда было проще продвигать других, а не себя. Даже выставки свои ни разу не организовывала. Если позовут, пойду. В свободное время рисую. Я родила детей в таком возрасте, когда с начала не начнешь. В карьере всегда сопровождала бывшего мужа: я видела в нем художника и до сих пор считаю мощным ищущим человеком. Как художник я не могла это игнорировать: участвовала во всех его проектах, а себя поставила на второй план. Я родилась в семье, где папа работал в академии, а мама занималась хозяйством. Они постоянно были вместе, я видела, как они шушукались, целовались. Все духовные вопросы, кроме любовных, были на папе, а хозяйственные – на маме. Если я к маме обращалась с каким-то вопросом, она могла сказать: это к папе. И я жила по этому стереотипу. А когда муж ушел, и я осталась с двумя детьми, пришлось научиться иначе себя воспринимать.

Идти дальше…

Когда я ушла из «Перспектив», меня подхватил социальный театр «Новое поколение», где я делала проекты, пока искала работу. И приходит моя знакомая из «Покровской общины»: замени меня, я больше не могу. А я говорю: да не хочу я, те-то были с люди с особенностями, а тут — старики с образованием, да еще и бездомные. Но она меня уговорила. В «Покровской общине» я развила такое качество как болтология, потому что люди находятся в подавленном состоянии и приходится с ними постоянно говорить. Раньше я была слушатель-наблюдатель, а сейчас меня не остановить. Они тоже оживляются, и у нас бывают увлекательные беседы.
Первые несколько месяцев писала программы занятий на полгода вперед. И вдруг трое уходят. Оказалось, они там находятся, пока им делают новые документы. Я прихожу, а мне говорят: да, это мы делаем, это для нас главное, а вы для того, чтобы они не впали в депрессию. И я стала уделять время индивидуальным вещам. Главное, чтобы у них все было сделано, и они могли жить дальше.

Естественно, в «Покровской общине» нет полноценной арт-студии, как в «Перспективах», где каждый человек был выпестован. Как говорил М. Литвак: чтобы человек реализовал свой потенциал, его нужно поднять в своих глазах на двести процентов. Потому что особенность нашего мозга – прогонять самые негативные варианты и поддержка или хотя бы адекватная оценка необходима.

Работы подопечных «Покровской общины»

Танцующие в темноте

В «Странник», как и везде, я попала случайно. Я дружу с одной девочкой, которая решила оттуда уходить. А я как раз искала подработку, потому что в социальной сфере зарплаты очень маленькие. У меня пять учеников.
Я не специальный педагог, и мне важно делать что-то интересное. Я не знаю, как они это воспринимают: они ведь не расскажут. Действительно ли хотят рисовать? Складывается впечатление, что им достаточно просто жить. Наверное, им нравится, когда с ними кто-то рисует, но они не могут сами взять кисточки и начать рисовать. А в «Перспективах» я, наоборот, отбивалась от желающих попасть в арт-студию.
Директор «Странника» Наталия Александровна Киселева говорит, что им нужен визуальный контекст, от которого бы они «плясали». Я думаю, что, если у человека есть интерес к миру, то он может «плясать» от чего-то реального, например, от следов кисти на бумаге. Я учу их не смотреть на образец, а отталкиваться на того, что они делают. Работая с Ромой Пилюгиным в течение трех лет, я предлагала ему разные картинки, но он никак не реагировал. Я понимаю, что для него сложно брать образы из головы, потому что он привык, что ему что-то показывают. Думаю, для него важен опыт контакта с материалом. Иногда я говорю: ты рисуй, а я сделаю чай. И он рисует! Я включаю музыку, он что-то рисует, я поворачиваю лист, и он рисует на пустом месте. Иногда мы работаем вместе: линию я, линию он. И так мы «танцуем» на листе.
С другими ребятами проще. Андрей Клебанов рисует с таким самозабвением, а ведь он почти ничего не видит. Один глаз — темнота, а другой — световые пятна. Я недавно про это узнала, а я ему книги какие-то показывала, картинки в интернете. Это даже хорошо, что мы не знаем, что с ними.

Работа Андрея Клебанова («Странник»)

работа Романа Пилюгина («Странник»)

Вошли в зал

Сегодня открытие выставки «Рожденные в СССР» подопечных «Покровской общины». Виновники торжества задерживаются. Со стен смотрят картины, которые даже современного человека, привыкшего, что за его внимание борются тяжелой артиллерией, заставляют подолгу себя рассматривать. И, наконец, входит Ольга Леонидовна. С ней мужчина лет пятидесяти с лучистыми голубыми глазами и женщина, одетая во все черное.
Ольга Леонидовна комментирует работы своих подопечных: «Это наш Юрочка нарисовал. Он всегда работал на стройке, и рисовал то, что видел и понимал. Он, к сожалению, запил. А это Сергей, ему всегда не хватало простора и тишины. А это мы делали специально к выставке «Народы СССР». А вот так рисует наша баба Тоня».
Мария просится покурить. Ольга Леонидовна улыбается, скрывая разочарование: «Иди, только не долго», и переходит к следующей картине: «А это Андрей нарисовал». Андрей смущенно опускает глаза. Мы видим детализированные юмористические скетчи из советской жизни. Всё в ярких чистых цветах, как будто не было лет пьянства и безденежья.
«Рожденные в СССР», — под этим названием скрываются разбитые судьбы целого поколения, чья юность пришлась на девяностые годы. Ольга Леонидовна избежала страшной участи. Она улыбается, ее движения мягкие и плавные. Ко мне она обращается как к давней знакомой, хотя впервые видит. С такими коммуникативными навыками, с легкой завистью думаю я, можно работать где угодно. А ведь она еще и художник!