Часто читаю в интернете и слышу в разговорах, что дети-сироты практически не поддаются влиянию со стороны тех, кто хочет им помочь, стать другом и ищет сотрудничества. Еще говорят, что сироты лишь некоторое время могут быть «своими», однако очень скоро возвращаются к «сиротской» норме — становятся агрессивными и неуправляемыми. Вроде мы к ним с добром, а в ответ — лишь холодное отношение, а то и хуже. Сироты могут с лёгкостью вообще перестать иди на контакт, или начинают воевать, хотя вроде как живут в безопасной зоне, рядом с теми, кто хочет дать им свое тепло и заботу. Но почему-то сироты как были чужими, так ими остаются.

Вся проблема в том, что многие хотят от сирот невозможного — того, что те не умеют и не могут дать. Став частью системы, ребенок быстро теряет навыки общения. А потом требуется очень много времени и затрат, чтобы вытащить из него эту сиротскую занозу. И, показав ее себе и ребенку, вернуть занозу на место и научится жить с ней. Это ключевой момент во всем процессе адаптации – принять сиротскую травмированность и научиться с ней жить.

Что такое детство сироты? Это нарушения привязанности и отсутствие материнского и отцовского участия. Иного детства у него уже не будет, ничего не изменить. Не вылечить даже спустя годы. Не нужно льстить себе: каким бы хорошим психологом вы ни были, у ваш подопечный ребенок-сирота всегда будет жить с этим контекстом, памятью и опытом.

Не все готовы принять это и понять, многим хочется это поправить. И тут вступают в сила законы насильственного вмешательства в прошлое ребенка, пусть и рефлексией. Нельзя вчинить любовь потом, она хороша в свое время.

На днях в очередной раз консультировал женщину, которая просила дать рецепт общения с ребенком-сиротой. Он все больше отдаляется, становится все более холодным. Мальчик в детском доме много лет, а значит уже получил мощную дозу детдомовской радиации. При которой, повторюсь, он уже никогда не будет таким, каким мы хотим его видеть.

Женщина повторяла, что прилагает много сил, чтобы изменить сиротскую норму, ее напряженное лицо говорило о том, что ее это заботит. Она встречается с ребенком редко, но за этой редкостью встреч хочет решить важный вопрос. И тогда я ей сказал, что нужно принять мальчика таким и научится жить с его минусами и плюсами. Морщины на ее лице в один миг разладились, тревоги и заботы ушли, ее отпустило. Я сказал ей то, чего она никак не могла понять и услышать: ее задача не в изменении ребенка из системы, а в том чтобы быть рядом — особенно во время кризиса, который неизбежно явится ребенку уже через несколько месяцев после выхода из детского дома. И я даже сказал ей, что ангелы не делают других лучше, они просто есть. Этого оказалось достаточно, чтобы унялась тревога и грусть.

С таким пониманием, к сожалению, не так часто приходится сталкиваться. Многие опекуны пытаются снизить последствия сиротской травмы, задабривая ребенка. Но при этом не предлагают ребенку алгоритмов преодоления трудностей.

Это обычная практика российской помощи нуждающимся. Часто им дают совершенно не нужные им вещи. И мало кто признает их ритм жизни — да и вообще их жизнь. С сиротами рисуют и танцуют, не понимая: им нужно гораздо большее, чем просто рисование. Нужно внутри сироты нарисовать то, что ему недоступно. Сделать это можно только долгой системной совместной работой. И — желательно — с совместным проживанием. Но такая долгосрочная программа для большинства благотворителей и волонтеров — не приоритет, они под нее просто не заточены. Им главное, чтобы сиротка просто был рядом. А не его социальный заказ. Тем более, что ничего он не заказывает.

Все это уже давно решено в странах Европы, там никто никого не переделывает. Это и дорого, и часто неэффективно. Принимая человека таковым, какой он есть, учат жить в новой для него среды обитания. Нам пока до этого далече. Но менять ситуацию надо, в том числе через консультирование спасателей, а не только спасаемых. Начнем?