Продолжаем обсуждать закон против семейного насилия. Каким он должен быть, чтобы обеспечить реальную помощь, а не стать медвежьей услугой, которая семье будет только вредна и опасна, «Филантропу» рассказала Татьяна Орлова, семейный терапевт, бывший руководитель психологической службы московского ГБУ «Кризисный центр помощи женщинам и детям».

Популярные нынче споры о семейном или домашнем насилии чаще всего сводятся к гендерному вопросу. Это вполне понятно, поскольку чаще всего достоянием общественности становятся именно конфликты между мужем и женой. В России обсуждается и вопрос о специальном законе против семейного насилия, написанном по образцу уже существующих европейских законов. Противники такого закона утверждают, что он направлен против института семьи и может спровоцировать неоправданное вмешательство чиновников во внутренние семейные дела. Их можно понять – ведь известно, например, во что вылилось делегирование органам опеки и попечительства их нынешних полномочий: нередко детей стали изымать у вполне нормальных, но малообеспеченных родителей. Однако сторонники закона против домашнего насилия говорят о сегодняшней незащищённости жертв внутрисемейных «разборок». Как часто бывает, у каждого есть своя доля правды, но в данном случае конструктивного диалога между оппонентами не наблюдается. И высказывания семейного терапевта, бывшего руководителя психологической службы московского ГБУ «Кризисный центр помощи женщинам и детям» Татьяны Орловой мне кажутся приглашением именно к такому спокойному и аргументированному разговору.

Татьяна Орлова

— Те, кто не видит необходимости в специальном законе против домашнего насилия, порой говорят, что сам термин «семейное насилие» направлен на дискредитацию института семьи. Как вы это прокомментируете?

— Ну, это по принципу: «Давайте замалчивать проблему, и тогда она сама исчезнет». Ведь, практически про все законы можно сказать что-то подобное. Например,  если есть закон против воровства, значит, мы считаем, что каждый человек – вор. Да, семья, которая должна быть источником поддержки, в каких-то ситуациях может быть и источником опасности. В каких-то ситуациях семья помогает человеку развиваться, а в каких-то – топит его. Мы не сможем дискредитировать институт семьи тем, что признаем очевидное. Скорее, мы призываем взглянуть на семью объективно, увидеть разные явления.

Я сейчас работаю с полицейскими – читаю лекции о домашнем насилии в рамках программы по повышению квалификации участковых. Про домашнее насилие они говорят: «Да, это 60% нашей работы. Раньше у нас были какие-то механизмы воздействия на семейных дебоширов — вытрезвители, ЛТП, можно было посадить человека на трое суток. Сейчас, когда мы приезжаем, всё, что мы можем – это провести беседу. Когда мы приезжаем в эту же семью второй раз, дебошир уже понимает, что всё закончится беседой…» Это дискредитирует полицию, заставляет ее работать впустую, ухудшает семейную ситуацию. Так что если специальный закон ввести, то хуже ситуация уже не станет. Ведь такой закон есть не только, например, в Западной Европе, но и в Беларуси, и в Узбекистане. Согласно мировой практике, когда он вводится, в стране приблизительно на 20% сокращается количество убийств на бытовой почве.

— Какие именно действия должны быть означены в предполагаемом законе, как насильственные?

— По моему мнению, в законе должно быть прописано, что домашнее насилие – это комплекс факторов: ограничение свободы, угрозы, шантаж, оскорбления, экономическое насилие (то есть когда один взрослый член семьи лишает другого взрослого члена семьи средств к существованию либо жёстко контролирует его доходы), принуждение к сексуальным контактам и, конечно, основной фактор – это физическое насилие. Нельзя на основании какого-то одного фактора утверждать, что в семье есть домашнее насилие. Даже если кто-то кого-то один раз побил – это не показатель, поскольку может быть просто ссорой. Но если кроме этого фактора присутствуют ещё три-четыре из вышеназванных, значит, такая ссора – не случайность. И предпочтительные меры воздействия – это психотерапия и разделение такой пары хотя бы на какое-то время. Тут ведь в чём ещё дело: в тех странах, где закон уже принят, насильник отделяется от жертвы и ищет сам, где ему жить, а у нас отделяется жертва – её помещают в какой-то кризисный центр. Но мне кажется, что выселять надо того, кто бьёт, а не того, кого бьют.

— Насколько мне известно, закон против домашнего насилия предполагает не только репрессивные, но и терапевтические меры.

— Да, так как это, прежде всего, психологическая проблема. В законе предусмотрена психотерапевтическая работа с насильником. Жертва обычно сама обращается за помощью, а вот, насильник делает это в исключительных случаях. На Западе у насильника есть выбор — психотерапия или тюремное заключение. Психотерапию выбирают не все.

Почему психотерапия важна? Домашнее насилие — это отношения созависимости. И жертва, и насильник хотят одновременно, и расстаться, и остаться в этих отношениях, несмотря на все избиения и скандалы. Он же не только насильник, он еще кормилец, отец, любовник.  Отношения этих людей может быть (а чаще — нет) удастся изменить только после того, как они расстанутся и пройдут длительную психотерапию. Мне кажется важным также защитить детей, которые растут, наблюдая за избиениями матери, поскольку у них мало шансов вырасти  психически здоровыми. Поэтому для меня первое, что необходимо сделать, работая с такой клиенткой, — помочь ей оценить степень опасности для своей жизни и жизни детей. Часто жертвы домашнего насилия стараются этой опасности не замечать. Бывает, что женщины обращаются ко мне по поводу конкретного эпизода и скрывают, в каких тяжёлых отношениях они живут. Жертва может сказать: «У нас сложные отношения», но о том, что её регулярно избивают, она не говорит — потому, что это стыдно и страшно признать. Она и сама в хорошие периоды стремится забыть об этом.

Надо сказать, что иногда в таких отношениях не хочет жить не жертва, а насильник. Он может мучиться от того,  что несмотря на его насилие, ситуация всё равно через какое-то время выходит из под его контроля. Он может не знать других способов строить отношения.

— Для вас, как для специалиста, есть разница между парой, где насилие — постоянная практика, и парой, где случаи насилия единичны и крайне редки?

— Конечно, есть. Одно дело — разовый эпизод при каком-то семейном конфликте. Но если таких эпизода уже два, то, скорее всего, мы просто не видим «подводной части айсберга». То есть между этими эпизодами, вероятно, есть, например, психологическое или экономическое насилие, которое проявляется вот этими выплесками. Но если это разовый эпизод, то никто ни у кого не находится в рабстве.

Чем домашнее насилие отличается от насилия, произошедшего на улице? В семейных отношениях есть любовь и есть зависимость одного партнёра от другого. То есть, человек не может уйти даже не столько потому, что ему некуда уйти, а потому, что он отвечает за своего партнёра, он привык, он жалеет его, у них взаимные обязательства, надежды, а также он хочет сохранить лицо в глазах близких. И пока человек не расстанется с этими надеждами, он не может ничего поделать с насилием. Его могут постоянно бить, а он всё равно будет верить, что возможны какие-то перемены к лучшему. А, вот, если на человека напали незнакомые люди на улице, он сразу бежит в полицию, ведь его ничего с нападавшими не связывает.

— Закон будет предписывать терапию и насильнику, и жертве?

— Лечить, конечно, нужно обоих. Но остановить именно физическое насилие необходимо, тем более, что оно в таких отношениях обычно нарастает. А нарастает оно потому, что и у насильника увеличивается ощущение потери контроля над своей жизнью, и у жертвы накапливается страх и защитное поведение.  Жертва всё больше и больше боится насильника и при этом презирает его, замыкается, строит барьеры, которые насильник стремится пробить. Чем здесь может помочь закон? Мне кажется, что закон не надо делать слишком репрессивным, он должен быть направлен на помощь той и другой стороне. Во-первых, когда есть повторяющиеся факты насилия, людей надо разделить — и охранное предписание, не позволяющее насильнику приближаться к жертве, в этом очень может помочь.  Чаще всего жертву убивают, когда она хочет уйти от насильника. Кроме того,  охранное предписание — двустороннее, оно не позволяет, в том числе, и жертве вновь вернуться в эти отношения. Важная особенность созависимости — насильник не просто возвращается, а жертва его впускает и иногда сама зовет. А охранное предписание накладывает и на жертву также ответственность за возвращение в эти отношения.

Во-вторых, как я уже сказала, психотерапия нужна и насильнику, и жертве. Но жертва это осознаёт (особенно сразу после того, как её побили, но потом, как только все в отношениях налаживается, она может потерять желание что-то менять) насильник этой необходимости, как правило, не видит — так же, как алкоголик не признает своей зависимости. И закон будет принудительно обращать его внимание на его же проблемы. Еще важно, чтобы домашнее насилие было переведено из категории частного обвинения в публичное, поскольку у жертвы нет ни материальных, ни психологических ресурсов, чтобы себя защищать — в этом-то и состоит ее проблема — она не умеет защищаться.  В этом случае, защита жертвы будет делом государства.

— К вам за помощью обращаются не только женщины, страдающие от насилия в семьях, но и мужчины, которые хотят избавиться от привычки к насилию. Что их, как правило, побуждает обращаться к вам?

— Чаще всего обращаются тогда, когда женщина хочет уйти из отношений. После того, как в кризисный центр обратилась женщина, иногда приходит мужчина и говорит: «Ну, может быть, что-то со мной и не так. Давайте, я посмотрю». И потом, когда мы с такими мужчинами обсуждаем их семейные конфликты, выясняется, что, как правило, их беспокоит неконтролируемость ситуации. Например, мужчина подозревает, что женщина ему изменяет, если не физически, то морально. И он запрещает ей общаться с подругами, не разрешает ей одной ходить в магазин – вплоть до того, что она должна фотографировать, куда она пошла и так далее. Но всё равно его тревога не исчезает. И вот эта неконтролируемость может побудить человека ходить на терапию.

— А мужчины – жертвы насилия обращаются?

— Бывает. Они не называют себя жертвами, но постепенно становится понятно, что по отношению к ним дома совершается насилие, и они ничего не могут с этим сделать. Это не всегда физическое насилие. И наша общественная норма предписывает мужчине скрывать свои слабости, поэтому мужчины справляются по-другому, в основном, не психотерапией.  Надо сказать, что закон о домашнем насилии – не гендерный.

— В вашей практике бывают случаи, про которые можно сказать, что насилие в семье обоюдное, что нельзя чётко разделить пару на насильника и жертву?

— Бывают. Но мне важно понять, какие именно отношения в этой паре, как распределена власть и чего сам человек хочет от этих отношений. Бывают более-менее равные отношения, когда, например, то она его побьет, то он её – такие семьи тоже приходят. Или когда она знает, как сделать так, чтобы он её ударил, а потом она скажет, например: «Ах, раз так, давай, строй второй этаж дома!». Она сама об этом рассказывает. То есть, у неё есть цель – добиться от него чего-то с помощью манипуляций. Но чаще, когда мы имеем дело с домашним насилием, власть четко закреплена — один контролирует, другой подчиняется, это отношения современного рабства.

— А если женщина провоцирует мужчину на насилие потому, что для неё насилие – признак мужественности?

— Такая женщина, возможно, тоже выросла в семье, где практиковалось домашнее насилие.

— В каких случаях вы, как специалист, пытаетесь помочь сохранить семью, а в каких – считаете, что людям нужно прекратить всякие отношения между собой?

— Есть несколько признаков, когда отношения, по моему мнению, нужно прекратить. Если эпизоды насилия повторяются, становятся чаще и жестче. Если вся  власть принадлежит одному члену семьи, перед которым остальные испытывают страх. Если в ситуации агрессии женщина не защищается,  а замирает, и потом испытывает презрение и жалость к мужчине. В таких ситуациях пока пара не разойдется, ничего хорошего не будет. Возможно, потом, после развода, они выстроят нормальные родительские отношения – будут совместно заботиться о детях и через какое-то время смогут и между собой человеческие отношения наладить.  Но это долгая и взаимная работа.

— К вам обращаются в случаях, когда насилие имеет место быть не в отношениях мужа и жены, а в отношении других родственников?

— Конечно. Например, внуки проявляют насилие по отношению к бабушкам. Это бывает, когда люди живут в одном пространстве, а в семье не сформировано уважение к пожилым людям. Вообще, насилие – это не гендерная проблема.