Детский дом. Девочка пятнадцати лет уходит на ночь в близлежащий притон, откуда возвращается под утро, пропахшая дешевым алкоголем и мужиками. Заместитель директора детского дома равнодушно пожимает плечами: мол, я ничего не могу сделать, не мои проблемы, дети такие ущербные.

В какой-то момент система защиты детства стала напоминать задачку про бассейн и две трубы. Только вместо воды - дети

Директор, недавно назначенный и еще не потерявший веру в роль личности в истории, пусть даже в истории одного небольшого учреждения, проводит разбор полетов. Весь коллектив учреждения хором признается, что они бессильны и ничего не могут (или не хотят) делать.

Семья «группы риска» одного российского региона. Ребенок этой семьи в доме ребенка, у матери серьезные проблемы, она неизлечимо больна, у нее ВИЧ. Женщина скрывает свое заболевание от других, пытаясь вернуть малыша домой. Приходит специалист органов опеки и не моргнув глазом рассказывает членам семьи и присутствующим соседям о диагнозе женщины. Специалист уходит, а несчастная женщина остается на растерзание присутствующих.

Молодая женщина, изменившая решение отказаться от ребенка, приходит в опеку, чтобы получить возможность забрать малыша домой. «Зачем вам это надо?» — равнодушно, не отрывая глаз от бумаг, спрашивает специалист опеки.

«Не берите ее, у нее плохая генетика, вы же сами понимаете, хорошие дети в детдомах не оказываются», — шепчет воспитатель детского дома женщине, изъявляющей желание взять на гостевой режим ребенка. Еще пару минут назад эта же воспитательница занималась с девочкой, которую хотят взять и о которой идет речь.

Бабушка хочет оформить предварительную опеку над 6-месячной внучкой, которую бросила родная мать. «Какая еще предварительная опека? А нам потом бегать за опекунами, чтобы они не забыли через 2 месяца принести оставшиеся документы? Ну уж нет, пусть лучше ребеночек пару месяцев побудет в доме ребенка, а вот как бабушка соберет все документы, тогда и ребеночка отдадим». Это реальный ответ органов опеки на вопрос, почему они не любят предварительную опеку, процедуру, которая позволяет забрать ребенка практически без формальностей – по предъявлению паспорта и акта обследования жилья.

А вот обратный случай. Мать отдала своих детей в дом ребенка. За два года она ни разу их не навестила. Работающие с ней специалисты НКО давали неоднократное заключение о низких реабилитационных возможностях матери, писали о том, что мать истязала своих детей, просили передать детей в замещающую семью и инициировать дело о лишении родительских прав. В итоге матери отдали детей. Не нашли формального повода «придраться».

Девушку, выпускницу детского дома, в одной из социальных служб открыто назвали попрошайкой. Потому что ходила и требовала то, что ей полагается по закону – жилье.

И часто о всех этих бабушках, детях, женщинах специалисты на местах отзываются с большим разочарованием: «Мы для них все, а им ничего, оказывается, не надо».

Как формируются кадры и как отбираются специалисты, которые должны работать с самыми незащищенными в нашем обществе? Почему к этим специалистам подавляющее большинство «незащищенных» предпочитает вообще не ходить и ничего не просить? И как это исправить?

Во-первых, корень всех проблем в истории самой системы социальной защиты детства

На самом деле, она, система, еще в процессе своего формирования: пул актуальных услуг для населения только вырабатывается. А вместе с этим формируются и принципы управления системой, и собственно управленцы.

До них (до нас) над большинством проблем никто никогда не работал, а значит очень многое делается интуитивно, на уровне эмоций, методом проб и ошибок. Еще 5 лет назад никто не знал, как можно работать с проблемой отказов от детей, с проблемой лишения родительских прав. До сих нет понимания, как должна выглядеть система постинтернатного сопровождения и что же за зверь это пресловутое межведомственное взаимодействие, о котором все столько говорят. То есть элементарно нет стандартов услуг, а значит нет стандартов, предъявляемых к навыкам, знаниям и компетенциям специалистов, их оказывающих.

Во-вторых, давайте мы посмотрим, как развивалась система в 1990-е годы

Мы увидим, что в то время улицы городов России были заполнены беспризорниками. А потому важнейшей задачей государства было убрать детей с улиц и предоставить им крышу над головой, пищу и одежду, т.е. обеспечить их базовую безопасность. Именно на это были направлены все усилия специалистов, работавших в те годы.

Эти задачи сформировали определенную позицию и навыки. Люди, в чьи задачи входило забирать детей у родителей, вылавливать их с улиц, неосознанно встали перед серьезным выбором: просто убить себя эмоционально, ибо чувствовать боль каждого ребенка, каждой матери – просто убийственно для психики любого нормального человека, или перестать пропускать через себя весь тот кошмар, с которым приходилось иметь дело. И тогда сформировался навык не чувствовать боль другого, а тем более не чувствовать боль родителей ребенка. И сформировался навык оперативного реагирования на ситуацию, типа пожарной бригады. Этот навык не требовал раздумий, анализа, каких-то предварительных действий. Требовалось просто действовать по ситуации. Другого и не нужно было для выполнения поставленных задач.

Но потом государство вдруг с ужасом обнаружило, что детские дома в современной интерпретации неэффективны. Дети оттуда бегут, у детдомовцев нет будущего, они растут неадаптированными, у них активно развивается потребительская позиция. Да и с точки зрения любых бизнес технологий детские дома оказались невыгодны. И тогда государство объявило приоритетной задачей устроить всех сирот в семьи. А через несколько лет, когда стало понятно, что система стала напоминать , вырисовалась новая приоритетная задача – всеми возможными способами необходимо пытаться сохранить ребенку его родную семью.

Но новая задача требует новых подходов, новых знаний и навыков. Ничего из этого государственная система подготовки кадров для системы социальной защиты детства не предоставляла. По сути, специалисты остались наедине с новыми задачами и со своими сформированными ранее навыками и опытом, который говорил им, что важнее всего уберечь ребенка от опасности и самое безопасное для него место – новая семья или детский дом, на крайний случай. Так возник логический диссонанс. Знания и навыки специалистов не соответствовали новым задачам государства.

Специалисты, словно слепые котята, стали думать, как же выполнить то, что от них хотят. Они смотрели на семьи в пьяном угаре и хоть режьте, не понимали, как же изловчиться и сделать так, чтобы в таких семьях можно было сохранить ребенка и при этом быть уверенными, что с ним там все будет в порядке.

В-третьих, бюджетная отрасль стала своеобразной заманухой для тех, кто лишился работы и кому надо было где-то «перекантоваться»

Кроме того, те деньги, которые не иначе как с издевательством, называли заработной платой, на самом начальном этапе не подразумевали какой-либо отбор кадров. Хоть кто-то на эти копейки пришел, и уже отлично. Штат специалистов детских домов, центров социального обслуживания и даже кабинеты органов власти наполнились людьми какой угодно, но только не профильной специальности. И ладно бы так. Но известны факты, когда должность директора детского дома занимали люди, чьи собственные дети находились в других детских домах за ненужностью…

Ожидать каких-либо изменений в сложившейся ситуации было бы, мягко говоря, странно. Но вопреки всему, и тут находились люди, действительно заботящиеся о своих подопечных. Человеческий фактор был единственным, на что можно было делать ставку при данном раскладе. Но поскольку выявить этот самый фактор сразу же, при принятии человека на работу, было проблематично, то уповать на него с точки зрения системности не приходилось.

В результате непонимания процессов и отсутствия результатов, специалисты стали попросту эмоционально выгорать. Они не чувствовали себя востребованными и нужными, и тем паче не ощущали себя эффективными профессионалами. Они начинали тихо ненавидеть тех, с кем им приходилось работать.

А теперь о главном русском вопросе – что делать-то?

Первое. Профессионализировать сферу социальной защиты детства. Разработать стандарты услуг, а соответственно разработать стандарты, предъявляемые к специалистам системы защиты детства.

Второе. Переориентировать имеющуюся систему повышения квалификации специалистов на более практический ракурс. Привлекать к их подготовке экспертов, имеющих опыт практической работы с различными категориями.

Третье. При разработке образовательных модулей для специалистов помогающих профессий учитывать особенности обучения взрослых, а значит включать в программы интерактивные формы обучения.

Четвертое. Высшим учебным заведениям, которые готовят профильных специалистов, предусмотреть методы практического обучения своих студентов. При всем уважении к теориям известных ученых, специалисту, который завтра впервые пойдет в семью «группы риска» важнее понимать, что он будет говорить, как себя вести и как работать с сопротивлением нового подопечного. Теория не может даваться без практики. Иначе она просто не будет приносить пользы.

Пятое. Разработать систему студенческой практики, возможно даже в виде стандартов. Чтобы не было как сейчас, когда студенты перебирают бумажки, сортируют документы и переписывают написанное на них в свои ноутбуки.

Шестое. В принципе не допускать к работе людей, не прошедших обучение и систему оценки знаний по профилю. Тогда станет меньше случаев, когда сотрудники опеки хлопают глазами и очень удивляются, узнав, что за разглашение ВИЧ диагноза им вообще кое-что светит с точки зрения права…

Седьмое. Поддерживать создающиеся профессиональные объединения, союзы, ассоциации, которые включают в себя узко направленных специалистов по узкой сфере. Именно такие объединения позволяют специалистам черпать опыт и знания, применять то, что кем-то уже было отработано и учитывать имеющиеся ошибки, а значит начинать не с нуля, а с более «продвинутого» уровня.

Надо сказать сказать, что все-таки за последние 4-5 лет наметились позитивные изменения. Пускай они очень медленные и не всегда заметные, но они есть. Часто я сама это вижу на собственных тренингах и семинарах, на аналогичных мероприятиях своих коллег: для специалистов открывается что-то новое, приходит понимание некоторых важных моментов. Самая большая награда, когда спустя несколько месяцев после окончания семинаров нам говорят: «Теперь мы стали работать по-другому». А главное, мы сами это видим на конкретных примерах.